4. Государство и формирование институтов в экономике и праве

Можно сказать, что социальные и, главным образом, эко­номические институты появляются в результате усилий многих социальных субъектов, выступающих в качестве экономиче­ских агентов, физических и юридических лиц, акторов (в со­циологическом смысле), но в целом речь идет об институцио­нальном творчестве различных структур гражданского общест­ва, выступающих в качестве субъектов легитимного процесса создания социальных институтов.

На этом общем фоне следует выделить юридический инсти­тутогенез, субъектами которого могут выступать государство и государственные органы, наделенные специальными полномо­чиями принимать законы, издавать нормативные правовые ак­ты, содержание которых сводится к установлению того или иного правового института. Каких-либо теоретических неясно­стей на этот счет у юристов не существует, но они сегодня не могут оставаться в стороне от развертывающихся во всем мире дискуссий по поводу судьбы государства в эпоху глобализации, носящей по преимуществу экономический характер, в особен­ности — по вопросу о том, какое значение имеет и будет иметь государство в процессах образования новых экономических институтов. Что касается нынешнего положения дел, то оно, как и прежде, определяет экономическую политику и форми­рует законодательство, создает и контролирует действие эконо­мических институтов в публичных интересах, т. е. в рамках ин- ститутогенеза государство, претендующее на демократизм, объективно выступает, хочет оно этого или нет, в качестве представителя всего гражданского общества.

Почти весь ХХ век прошел под знаком усиления экономиче­ской роли государства не только в существовавших тогда социалистических системах, но и в странах с давними рыноч­ными отношениями капиталистического типа.

Сегодня положение изменилось; «экономическая миссия» государства подвергается ожесточенной критике по крайней мере с двух сторон. Одни считают ее недостаточно активной и, будучи принципиальными сторонниками доктрин государст­венного вмешательства в экономику, требуют инноваций, ин­ституциональных трансформаций, современных форм сотруд­ничества государства с частными корпорациями, новой стра­тегии и тактики воздействия государства на хозяйственную жизнь. Другие исходят из того, что практика регулирования экономики со стороны государства не оправдала себя, все эко­номические и социальные функции, которыми ныне распола­гают государственные органы и чиновники, должны быть у них изъяты и в целях более компетентного, эффективного исполь­зования переданы частнопредпринимательским структурам.

Разработка экономической политики и законодательных ос­нов экономических связей должны быть переданы в руки част­ного бизнеса, практиков и профессионалов, которые лучше, чем представители какого-либо другого слоя общества, знают, как надо вести дела с тем, чтобы добиться успеха. Те, кто стоит на этих позициях, вытекающих из так называемой либертар- ной, или либертарианской идеологии, выступают за вытеснение государства из экономики, и, разумеется, из сферы экономиче­ского институтогенеза.

Идеологическая сущность либертарианства, может быть, еще не до конца понятна российской общественности, которая столкнулась с этим западным направлением экономической и политической мысли всего лишь полтора-два десятилетия на­зад. Дело в том, что реформы, осуществленные в постсоциали­стической России, являются не чем иным, как попыткой реали­зовать либертарианский проект экономического развития, проект экспериментальный, поскольку ни в одной экономически раз­витой стране мира он не был и вряд ли будет осуществлен.

Было бы неправдой утверждать, что либертарианская эко­номика является свободным выбором России. Большинство населения страны до сих пор не имеет о ней четкого представ­ления, да и вопрос о выборе экономического пути с участием широкой общественности не обсуждался. В соответствии с ос­новной установкой либертарианизма на вытеснение государст­ва из экономики реформы начинались с борьбы против «ко­мандно-административных» методов государственного руково­дства экономикой, продолжены и дополнены посредством мер по демонтажу структур и функций органов государственного управления экономикой, затем переместились в институцио­нальную плоскость, вызвав появление институтов разгосудар­ствления, приватизации, дерегулирования, финансовой либе­рализации и т. п.

Институциональные трансформации этого периода вы­страивались по линии противоборства с государством как орга­низатором экономических процессов. Приватизация определя­ет смысл реформ в либертарианском стиле, она, собственно, и стала центральным звеном институциональных трансформаций в России, в ходе которых решались не столько экономические, сколько политические и идеологические задачи¹.

Все эти шаги мотивировались довольно просто. «Основной аргумент: частные собственники используют ресурсы с боль­шей заботой и эффективностью, чем государство, отсюда и ре­альная выгода — более высокая экономическая эффектив­ность»¹. Приватизация государственной и муниципальной соб­ственности направлена на ликвидацию общественного сектора производства в интересах частного предпринимательства, но либертаристы ставят вопрос широко и перспективно, говорят о приватизации государственных функций, что означает в конеч­ном счете «разгосударствление государства». Но почему это должно произойти?

Государству, полагают некоторые либертарианцы, необхо­димо уйти из экономической жизни (и вообще в перспективе исчезнуть), потому что оно, будучи крупной политической ор­ганизацией, имея громадную власть над людьми и экономиче­скими ресурсами, становится тормозом роста экономики. Оно не способно эффективно распорядиться возможностями сво­бодного рынка, часто накладывает административные оковы на свободу частнопредпринимательской деятельности, часто и некомпетентно вторгается в саморегулирующуюся систему хо­зяйственных отношений. Продуктивные решения в экономи­ческой сфере могут принимать только частный бизнес и его организации, полностью погруженные в рыночные дела, акции и сделки, способные осваивать необозримые массивы эконо­мической информации, непосредственно заинтересованные в успешном ведении этих дел.

Либертарная концепция приватизации государственных функ­ций базируется по крайней мере на следующих постулатах: а) у современного государства нет таких экономических и со­циальных функций, которые частный бизнес не смог бы осу­ществлять лучше; б) приватизация государственных функций отвечает интересам общества, потому что только предприни­матели, а не чиновники, способны сделать общество богатым; в) конкуренция между частными организациями (корпорация­ми) будет более успешно решать задачи социального контро­ля, которые сегодня лежат на государстве. Частные лица будут присматривать друг за другом, и этого достаточно, чтобы в об­ществе «сознательных» бизнесменов не нарушались общие ин­тересы.

Если исключить, как предлагают либертарианцы, из про­цессов образования экономических институтов политически организованные и юридически обеспечиваемые механизмы, то, спрашивается, как будет осуществляться институтогенез без государства? Через систему взаимных соглашений частных лиц и организаций, отвечают они. В ряде их публикаций набрасы­ваются эскизы будущего безгосударственного общества, в ко­тором все общественное вытеснено частным элементом.

Примером может служить книга известного американского экономиста М. Ротбарда «К новой свободе. Либертарианский манифест», опубликованная в 1978 г. В ней представлена карти­на общества, где господствуют не только частная экономика (приватизировано абсолютно все — улицы, перекрестки, свето­форы, скверы, лужайки и т. д.), но и частное правосудие, част­ные службы безопасности, частные законы и частная диплома­тия. Как будут приниматься «законы» в таком обществе? Заин­тересованные лица и организации соберутся в одном месте и договорятся о правилах поведения в отношении друг друга, к ним могут присоединиться все желающие. Те, кого эти правила не устраивают, могут найти другую группу и выбрать другие за­коны либо жить вообще без законов, если смогут. Судебные правила и процедуры устанавливаются по соглашению судов. Обращение в частный суд предполагает заключение контракта между судьей и истцом с обязательством последнего подчинить­ся судебному решению.

Либертарианская идеология, вообще говоря, насквозь про­никнута идеализацией частной собственности и частного пред­принимательства, в которой при желании можно усмотреть почти религиозную, истовую веру в их историческую миссию либо наивный предрассудок, будто во всем частном кроется «источник благодати» для человечества. От указанной идеали­зации свободны или от нее своевременно излечились другие направления современной либеральной мысли (классический западный либерализм, эгалитаризм, коммунитаризм и др.), так что в сравнении с либеральной классикой либертарная точка зрения вполне закономерно определяется многими западными авторами как экстремизм, социальная утопия или даже «ересь».

Либертарианизм иррационален особенно в плане его отно­шения к частной экономике и государству; в нем много неяс­ного, недоказанного, спорного. Вот почему его представителям до сих пор не удавалось убедить политических деятелей, при­шедших к руководству той или иной страной, принять широ­кую программу приватизации государственных функций, пере­дать экономические, природные и иные ресурсы в полное ве­дение саморегулируемых частных организаций, ограничивать государственное регулирование и активность государства в экономической сфере. Бывает, что западные правительства (США, Англия, некоторые страны Европы) учитывают отдель­ные либертарианские рекомендации, особенно монетаристско­го характера, при осуществлении финансовых, налоговых и иных мер, но государственные программы развития экономики формируются, как правило, под влиянием либеральных идео­логий, занимающих более умеренные позиции в отношении экономических функций государства. Возникает впечатление, что Россия, по-видимому, готовится стать первым капитали­стическим государством, которое намеревается строить свою экономическую политику на либертарианских, монетаристских основаниях. Правда, речь идет пока еще о тенденции, которая, однако, заявила о себе всерьез на высшем уровне государст­венных документов, нормативных правовых актов.

Напомним, что в числе приоритетных направлений адми­нистративной реформы в 2003—2004 гг. были названы ограни­чение вмешательства государства в экономическую деятель­ность субъектов предпринимательства, в том числе прекраще­ние избыточного государственного регулирования, развитие системы саморегулируемых организаций в области экономики и т. п. Аналогичные приоритеты мы встречаем в официальных программах социально-экономического развития Российской Федерации на среднесрочную перспективу (2003—2005 и 2005—2008 гг.): «самоограничения государства с целью сокра­щения неэффективного вмешательства в экономику и соци­альную сферу», «отказ от излишнего вмешательства государст­ва в экономические процессы, в том числе через регулятивные функции, государственную собственность, естественные моно­полии, несовершенные институты социальной сферы, которые в подавляющем большинстве случаев продолжают контролиро­ваться государством».

Но кто мешает правительству вести дела так, чтобы не было неэффективного, излишнего вмешательства, а было только не­обходимое, продуктивное, своевременное государственное ре­гулирование экономических процессов? Именно этого ждет страна от правительства, она вряд ли может удовлетвориться его попытками обосновать свое право на бездействие, право не делать того, что государству положено делать по конституции и законам, и что постоянно делают другие государства, всемерно содействующие продвижению национальной экономики.

В программах, которые мы упомянули, кроме всего проче­го, поставлен вопрос о необходимости «ввести презумпцию не­целесообразности государственного регулирования в той или иной сфере». Не понятно только, как совместить эту странную пре­зумпцию с тем обстоятельством, что государственное регули­рование социально-экономических и иных процессов в общей форме и на институциональном уровне юридически закрепле­но в Конституции и законодательстве Российской Федерации. Ставить вопросы, решение которых дано в нормативных пра­вовых актах, в зависимость от свободного усмотрения, пре­зумпций и приоритетов по выбору государственных органов и должностных лиц — значит открыть путь к возможным анти­конституционным и противозаконным действиям. Так выгля­дят сегодня многие акции, отвечающие курсу на сокращение и приватизацию государственных функций, ограничение вмеша­тельства государства в экономику и т. д.

При наличии подобных «трендов» очень важно не угодить в анархию, тот самый «анархокапитализм», который логически находится в конце названного направления и которого всерьез опасаются сами западные либералы. В ответ на увлечение ли­бертарианскими идеями некоторых международных финансо­вых организаций и правящих элит некоторых стран, включая Россию, растет сопротивление этим идеям со стороны общест­венности, представителей экономической науки, определен­ных политических сил.

Отрицательной установке на вытеснение государства из экономики, на приватизацию его функций можно противопос­тавить позитивную стратегию оптимизации экономических про­грамм государства. Требование «государства должно быть как можно меньше» в качестве общего лозунга — это типичное пустословие. Очевидно, что присутствие государства в различ­ных секторах экономики не равномерно, а его регулирующее воздействие на эти сектора не может быть одинаковым: где-то его нет и не должно быть, где-то его много, но должно быть меньше, где-то его мало, но должно быть больше, словом, об­щей формулы тут не существует. Поэтому механическое урезы­вание экономических функций государства, равно как и про­извольное их увеличение, неизбежно приводит реформаторов к крупным просчетам. Таких функций у государства должно быть не много и не мало, но столько, сколько нужно. Некото­рые из них могут быть выполнены только государством.

Каким бы развитым ни было гражданское общество, оно никогда не утратит нужду в особой политической организации, способной решать крупные экономические и социальные про­блемы универсального характера, охватывать единой системой регулирования и управления все элементы общества, прида­вать им согласованный вид. Если допустить, что либертариан­ские призывы покончить со всесилием государства, упразднить его экономические и социальные функции возымели действие, то легко себе представить, что место исчезающего или упразд­ненного государства тут же займет какая-то крупная частная организация или организации, действующие как государство, но абсолютно безответственные перед обществом. Точно так же мы можем вообразить себе самые широкие возможности са­морегулирующегося рынка, но последний никогда не сможет полностью решить проблемы собственной экономической безопасности, социальной безопасности страны.

«Строго говоря, — замечает Л. И. Абалкин, — сама необходи­мость существования государства обусловлена наличием про­блем подобного уровня. Если бы их можно было решать без его участия, то государство стало бы ненужным»^[332]. К таким про­блемам относятся социальная политика, промышленная по­литика, организация инновационных процессов в масштабах национальной экономики, надзор за банковской системой, регулирование валютного курса, осуществление протекционист­ских мер в отношении отечественного бизнеса и многие другие.

Все это вызывает необходимость эффективного государствен­ного вмешательства в современные экономические процессы^[333].

В ХХ1 столетии можно ожидать усиления экономических функций государства, связанных с информационными процес­сами в обществе. Как отмечается в экономической литературе, уже сегодня государство в его различных институциональных проявлениях выступает в качестве ведущего производителя, на­копителя и потребителя экономической и научно-технической информации, обладает правом (иногда исключительным) рас­поряжаться ею^[334]. Вследствие возрастающей значимости инфор­мационных ресурсов в развитии экономики и необходимости постоянно совершенствовать механизмы распространения ин­формации, использования ее всеми хозяйствующими субъекта­ми, надо полагать, экономическая роль государства будет расти.

В обозримом будущем государство незаменимо в качестве основного фактора формирования в стране деловой среды, ко­торая характеризуется не только реальным поведением эконо­мических агентов на рынке, в обществе, но и создаваемой по­средством экономической политики и законодательства общей атмосферой подъема, новаторства и энтузиазма, уверенности в том, что полезные инициативы и честное предпринимательст­во имеют в этой стране большое будущее. Хотя данное обстоя­тельство почти всегда остается за пределами экономического анализа, оно имеет огромное значение для формирования смыслообразующих мотивов хозяйственной деятельности. Будь сегодня в нашей стране деловая среда, внушающая оптимизм и уверенность, мы имели бы инвестиционно привлекательную экономику. Тогда мы увидели бы, что иностранные компании охотно вкладывают свои деньги в российские экономические проекты, а не то, как отечественные предприниматели в мас­совом порядке вывозят свои приобретенные в России капита­лы за рубеж, что, к сожалению, происходит сегодня. Сам част­ный бизнес не способен создать благоприятную деловую среду, если даже некоторые слои добросовестных предпринимателей стремятся к этому; здесь необходимо участие множества вне­экономических факторов, нужны усилия государства, продик­тованные заботой об экономической безопасности страны и благосостоянии народа.

По-настоящему творческая деловая атмосфера может суще­ствовать только в обществе социальной справедливости, где каж­дый экономический агент, он же социальный актор, он же субъект права, может рассчитывать на свою долю вознагражде­ний и признания в соответствии с действующими институтами рынка, которые связывают производство, обмен, распределе­ние и потребление в одно органическое целое. В законодатель­ной сфере социальная справедливость может выразиться в том, что государство должно стремиться к установлению равного правового статуса для отечественных и иностранных предпри­нимателей, одинаковых для них гарантий и условий конкурен­ции, единого для них режима правового регулирования.

В России в первые годы реформ определилась сомнитель­ная линия на создание экономических и правовых институтов, рассчитанных специально для действующего в стране ино­странного капитала (законы об иностранных инвестициях, о разделе продукции и др.). Льготы и особые гарантии, устанав­ливаемые для иностранных инвесторов в целях стимулирова­ния притока инвестиций из-за рубежа, являются по существу нерыночными институтами, их можно рассматривать как приз или подарок иностранцам за добрые намерения участвовать в развитии российской экономики.

Нельзя не согласиться с тем, что сегодня «для создания конкурентной среды в инвестиционном бизнесе не требуются особые условия привлечения иностранных инвестиций, а сле­довательно, и принятие специального закона об иностранных инвестициях»^[335]. Верно и то, что имущественные права ино­странных инвесторов в России, как и в других странах, могут быть великолепно защищены средствами международного пра­ва. Однако целесообразность усилий современного государст­ва, направленных на создание социально справедливой эконо­мики, оспаривается все теми же либертарианцами. Эта прин­ципиальная ошибка показывает их неспособность полностью решить проблему мотивации экономической деятельности большинства нормальных людей, не укладывающихся в образ homo economicus, не одержимых страстью к доходам и богатст­ву, склонных предпочитать некоторые нематериальные ценно­сти экономическим целям. Тип личности, противоположный homo economicus, иногда называют homo institutius^[336], чем под­черкивается его принадлежность и особая роль в институцио­нальном мире в отличие от человека экономического. Так или иначе, но тема поведения экономического агента в определен­ной институциональной среде заслуживает пристального вни­мания исследователей.

Самое главное, что можно сегодня сказать о либертариан­ском учении, согласно которому государство подлежит вытес­нению из экономики, а его институциональное творчество — сокращению либо сведению к нулю, состоит в том, что оно устарело, потеряло ту долю видимой убедительности, которой обладала еще в 1970— 1980-е гг. Если мы спросим, какой тип го­сударства отвергали предтечи и основоположники либертариан­ства (Л. фон Мизес, Ф. фон Хайек, М. Фридман, М. Ротбард и др.), кого называли они врагом экономического роста, то от­вет таков: по существу, имелось в виду «государство всеобщего благоденствия» (welfaire state), детище кейнсианского неолибе­рализма, «нового курса» и программ государственно-монополи­стического регулирования. Но этого государства, которое — обоснованно или нет — подвергалось критике за неэффектив­ность, расточительность ресурсов, бюрократизм и т. п., сегодня практически уже нет в большинстве капиталистических стран. В Западной Европе, говоря словами французского политиче­ского деятеля, социалиста М. Рокара, произошел «переход от государства-производителя к государству регулирующему, от го­сударства-покровителя к государству наблюдающему, от госу­дарства всемогущего к государству-участнику»^[337].

Если в самом деле так, то это означает переворот во взаи­моотношениях государства и граждан: власть отказывается от политики патернализма, снимает свою опеку над неимущими и малоимущими слоями населения, она просто следит за тем, как обеспечиваются интересы данных слоев усилиями самого гражданского общества. Деятельное участие регулирующего го­сударства заключается в том, что оно ничего не обязано делать само, но, опираясь на активность структур гражданского обще­ства и населения, должно, во-первых, обеспечивать условия социальной безопасности в области соблюдения свобод, охра­ны здоровья, пенсионных систем и страхования и т. п., во-вто­рых, поддерживать структуры, с помощью которых закладыва­ется будущее в области образования и науки. Сменив роль производителя на участника, покровителя — на наблюдателя, регулирующее государство перестает быть государством соци­альным.

Либертарианская критика по инерции направлена на капи­талистическое государство, которое в социальном и функцио­нальном плане стало совершенно иным, поэтому данная кри­тика во многих отношениях беспредметна. Как утверждают ли­беральные экономисты, сдвиг от управляющего государства к регулирующему означал отказ от методов прямого руководства, управления экономикой через государственную собственность и государственный сектор хозяйствования (этим увлекались не­которые западные страны после Второй мировой войны) в пользу более широкого применения методов косвенного госу­дарственного регулирования экономики. В то же время госу­дарство в известном смысле сохраняет функции управления гражданским обществом, но осуществляет их как бы извне, ус­танавливая для него нормы, правила, поддерживая ориентиры на публичные интересы и общественное благосостояние. «В прошлом считалось, что для государства нормально ежене­дельно или даже ежедневно менять правила. Это касалось ре­жима торговли, обменного курса, налогов — практически всего. Сейчас создается новый режим, когда государство ограничива­ет себя несколькими базовыми экономическими принципами и позволяет населению работать в рамках этих принципов»^[338].

Хотя отчасти данные тенденции отвечают некоторым реко­мендациям либертарианизма, они никак не подтверждают его правоту. Прежде всего, о каком-либо вытеснении государства из экономики не может быть и речи — корректируются функ­ции и методы государственного регулирования, но не пере­сматривается его роль в экономике. В научной литературе, тру­дах западных экономистов, включая нобелевских лауреатов (Дж. Стиглиц, Г. Саймон и др.), доказывается несостоятель­ность излюбленных либертарианских постулатов — о высшей ценности частной собственности по сравнению со всеми дру­гими формами собственности, особенно государственной, при­оритете всего «частного» над общественным и коллективным, о приватизации как безусловной гарантии экономического роста, о homo economicus как идеальном экономическом аген­те, о невозможности экономического планирования и т. д. Большинство экономистов не поддержали атаку против госу­дарства, многие их них убеждены, что государственные пред­приятия не обязательно менее эффективны, чем частные, по­тому что успех тех и других зависит, в конце концов, не от формы собственности, а от наличия конкурентной среды, ин­формационного обеспечения, которое должно быть макси­мально надежным и полным.

В связи с вопросом о том, при каких обстоятельствах при­ватизация может повысить общественное благосостояние, Стиглиц замечает: «нет неоспоримых теоретических аргумен­тов в пользу того, что крупные частные организации решают эти проблемы лучше», «условия, при которых приватизация с неизбежностью приводит к повышению благосостояния, чрез­вычайно ограничены»¹. Это, в сущности, подтвердил россий­ский опыт приватизации государственной и муниципальной собственности; в России она оказалась растянутой по времени, проводилась нередко в два-три тура (так называемые переделы собственности), приняла невиданные в мире масштабы, при­несла колоссальные издержки. Хотя возраст российских ре­форм солидный, они идут уже второе десятилетие, обещанное реформаторами социальное благополучие пока не наступило.

Итак, современному капиталистическому государству уда­лось адаптироваться к экономическим реальностям ХХ1 в. в большей степени, чем предполагали идеологи либертарианиз- ма. По их расчетам, процессы глобализации, т. е. формирования единой мирохозяйственной системы, должны привести сначала к угасанию принципа государственного суверенитета на междуна­родной арене, а в перспективе — к утрате национальным государ­ством его международно-правовой субъектности, своей роли в мировой политике, которая перейдет к международным эконо­мическим организациям, транснациональным корпорациям.

Действительный ход глобализации едва ли подтверждает эти прогнозы. Поскольку организации частного бизнеса одной страны или ряда стран, стремящиеся занять достойное место в формирующейся системе мирового хозяйства, действуют в ус­ловиях жесткой конкуренции, они вынуждены искать поддерж­ки у национальных государств, усиливать себя политически. Сегодня успех крупной национальной либо транснациональ­ной фирмы на международной арене зависит как от ее удачных экономических действий, так и от политического (внешнепо­литического) сопровождения данных действий, причем от по­следнего, вероятно, в большей мере, чем от первых. Если мож­но спорить о том, насколько предпринимательские слои сво­бодны от государства внутри страны, то распространение новых форм зависимости частного бизнеса от государства во внешнепо­литической сфере — очевидный факт. Смог бы добиться амери­канский национальный капитал своего нынешнего положения в мировой экономике, если бы за ним не стояло правительство США — сильного государства в современном мире?

Лидеры государств на формальных и неформальных встре­чах, представители государств в международных органах от­стаивают национальные интересы при выработке институтов системы мирохозяйственных связей, добиваются тем самым лучших условий вхождения национального капитала в миро­вую экономику и пребывания его в этой системе. Таков смысл глобализационного движения: оно объединяет страны, интег­рирует их экономические усилия и ресурсы, но ничего не дро­бит, не смешивает, не обезличивает. Не будем забывать, что глобализация осуществляется на базе капиталистических отно­шений, которые обостряют у людей способность отличать свое от чужого, отечественное от зарубежного. В XXI в., видимо, усилится процесс формирования международных норм и пра­вил, экономических и правовых институтов, обязательных для стран, не желающих оставаться в стороне от глобализации. На государство в связи с этим падает основной груз договорной ра­боты на интернациональном уровне. Разработка, согласование и принятие интернациональных институтов через механизмы ме­ждународных организаций, внешнеэкономических связей ста­новятся критерием оценки экономической активности нацио­нального государства.

Определенные последствия из этого обстоятельства вытека­ют для понимания государственного суверенитета как принципа международного права. Если раньше суверенным считалось го­сударство, которое принимает политические и экономические решения самостоятельно и свободно, без диктата со стороны других государств, международных организаций, то сегодня подобная независимость резко пошла на убыль. Сформирова­лась наднациональная сфера принятия решений, нормативных правовых актов, интернационализируется процесс создания ин­ститутов, которые воспринимаются национальными право­выми и экономическими системами как бы в готовом виде. Уже сегодня в российскую действительность внедрено множе­ство институтов международного происхождения, о чем мы го­ворили выше, но их число будет возрастать по мере активиза­ции участия России в глобализационных процессах.

Такую же картину можно видеть в других странах мира, во­влеченных в мировое движение, именно она вдохновляет неко­торых идеологов утверждать, что о суверенитете национальных государств на международной арене можно теперь не вспоми­нать, он уходит в прошлое. По всей видимости, это поспешная оценка происходящего и неверный прогноз. Хотя некоторые возможности независимого поведения государства на междуна­родной арене действительно сокращаются либо ограничивают­ся по мотивам, связанным со всякого рода участием, членст­вом в международных организациях и движениях, обязательст­вами по коллективным соглашениям, все же следует сказать, что основные права, вытекающие из суверенитета, современ­ное государство сохраняет. Само оно решает (формально или нет, свободно или под определенным давлением — это другое дело) вопросы о присоединении к международным договорам, вступлении в союзы, режиме таможенных и национальных гра­ниц, самообороне и т. п. Поэтому было бы неправильным го­ворить, что национальные интересы, вытекающие из государ­ственного суверенитета, полностью подменены сегодня инте­ресами мирового сообщества.

Подобная точка зрения, как отмечалось в литературе, не вполне согласуется с действительностью^[339]. Участвуя в интегра­ционных процессах, государство, в особенности сильное, не утрачивает «национального лица», не перестает быть Россией, Германией, Китаем или Соединенными Штатами Америки, не стремится к сомнительной чести быть членом аморфной «ми­ровой общины».

Наше время не требует отказа от суверенитета националь­ных государств, но оно меняет акценты в понимании и приме­нении соответствующего принципа. Поскольку судьба нацио­нальных интересов все чаще решается на интернациональном уровне, в международных организациях и на мировых форумах, государство должно быть во всеоружии суверенных средств и возможностей. Национальные интересы — не особая категория интересов, это — те же публичные интересы, общие для госу­дарства и гражданского общества, но получившие своеобразное преломление во внешнеполитической сфере при выработке ме­ждународных и межгосударственных решений, заключении пактов и договоров, коллективных акций, предпринимаемых многими странами. Долг каждого суверенного государства и его правительства — блюсти при этом национальные интересы, следить за тем, чтобы они не потерпели какого-либо ущерба, не подверглись дискриминации в сравнении с аналогичными ин­тересами других стран.

Перемещаясь из внутренней во внешнюю политику, пуб­личный интерес приобретает характер национального, стано­вится объектом продвижения и защиты на международной аре­не усилиями национального государства. В содержательном плане национальные интересы выражают политический и эко­номический суверенитет государства, его территориальные, геополитические аспекты, несут в себе идеи незыблемости ос­нов конституционного строя, народовластия, целостности и неприкосновенности территории страны и т. п.

Первые шаги по пути продвижения национальных интере­сов должны состоять в их четком формулировании и институ- ционализации, прежде всего, на законодательном уровне, где в последние годы встают проблемы, требующие постоянного внимания юристов^[340]. Во-первых, государство должно активно участвовать в интернациональном институтогенезе, в разработ­ке международных правил, норм и институтов, занимать конст­руктивные, с точки зрения национальных интересов, позиции в переговорах, начиная со стадии инициативы, брать на себя там, где это возможно, учредительские функции, отслеживать, кон­тролировать со своей стороны весь ход заключения договоров, создания организаций, принятия международных документов. Во-вторых, центр тяжести в новом понимании государственно­го суверенитета явно перемещается на защиту национальных ин­тересов в интернационализированных секторах мирового рын­ка. Действуя на глобальном уровне, государство должно обес­печивать процветание и динамизм национальной экономики на справедливых условиях, т. е. не посредством получения для «своих» льгот и преимуществ за счет «чужих», как это нередко бывает, а путем честного партнерства и устранения любых форм дискриминации на институциональном уровне.

Успешно выполнить все эти задачи может только по-на­стоящему суверенное государство. Для того чтобы стать тако­вым, мало быть просто государством, числиться в списке чле­нов ООН. Среди современных государств не много осталось суверенных, потому что государственный суверенитет, дейст­вительно, измеряется сегодня политическим авторитетом и экономическим потенциалом той или иной страны и, в конеч­ном счете, способностью государства активно участвовать в формировании глобального миропорядка, быть одним из «за­конодателей» для будущего человечества. Что бы ни говорили о своем суверенитете мелкие и слабые государства, количество которых в последние десятилетия увеличилось, но если они свыклись с ролью «скромных клиентов и просителей» у силь­ных держав и мировых банков, если живут на кредиты и зару­бежные вспомоществования, то их перспективы стать суверен­ными весьма сомнительны. Уровень развитости национальной экономики, поддерживаемый и обеспечиваемый политически сильным национальным государством, — вот что дает той или иной стране шансы для продвижения в условиях глобализации.

В целом же, как мы видим, с новейшими тенденциями ми­рового экономического развития ассоциируются некоторые новые формы связи государства с частным бизнесом, расши­ряющие зону политической ответственности государства за со­стояние экономики и гражданского общества. Тяжкий грех ли­бертарианцев в том, что они провоцируют соперничество и разжигают вражду между частным бизнесом и государством в тот период, когда особенно необходима согласованность их действий. Глобалистское будущее несет с собой господство ие­рархий, функционирующих на принципах лидерства и конку­ренции; кто не сумеет занять более высокое место, обречен на посредственные роли или, еще хуже, на прозябание в глобали- стской «преисподней». Не случайно способность лиц и коллек­тивов, союзов и организаций, включая государство, конкури­ровать с себе подобными на всех уровнях продвижения собст­венных интересов рассматривается нынче как особо ценное качество, а термин «конкурентоспособность» — как ключевое слово экономических и политических дискуссий.

Либертарианцам, для которых экономика есть только рынок и ничего больше, нельзя верить, когда они утверждают, будто место отечественного бизнеса в мировой экономике может быть достигнуто исключительно рыночными методами. Что это не так, можно убедиться, посмотрев, как действуют на между­народной арене нынешние лидеры глобализации, ведущие за­падные государства, которые без колебаний разворачивают ди­пломатические и военные действия на территориях, где надо защитить коммерческие интересы нефтяных и иных корпора­ций. Возникающие в таких случаях конфликты могут быть пре­дотвращены либо сглажены в результате участия многих нацио­нальных государств, имеющих различные экономические инте­ресы в глобализационных процессах. В будущем «развитие процесса глубокой глобализации подвергнет серьезным испы­таниям эффективность функционирования национальных го­сударств и потребует адаптации структуры их управления к ме­няющейся глобальной среде»^[341]. Но, прежде всего, эта эффектив­ность будет проверяться опытом внутреннего экономического развития.

Как и раньше, государство будет создавать экономические, политические и правовые институты для гражданского общест­ва и вместе с ним. Надо согласиться с выводом о том, что госу­дарство, а не кто-либо другой, ответственно за институцио­нальные трансформации, их социальные последствия, оно должно вырабатывать стратегию институционального развития страны. «Формирование институтов гражданского общества в условиях переходной экономики — это прерогатива государст­ва и начинать ее следует за счет передачи в управление этим институтам большей части профицита бюджета для его про­зрачного, целевого использования»^[342].

Мерилом экономической активности государства с некото­рых пор принято считать объем его расходов из государствен­ного бюджета, т. е. показатель, по которому Россия, несмотря на известные позитивные сдвиги последнего времени, отстала за годы либеральных реформ от многих среднеразвитых капи­талистических стран, не говоря об Америке и интегрированной Европе. Между тем нереально ждать экономических прорывов, если среди российских политиков есть люди, которые считают, что государственные инвестиции в экономику вредны, что го­сударство не должно вмешиваться в хозяйственные отноше­ния, что у него одна-единственная задача — поставить на ноги частный капитал, а потом, передав экономическую и полити­ческую власть в руки своего «любимого детища», уйти с арены. Свободный рынок и частный бизнес — это еще не вся эконо­мика, в полном развернутом формате она создается и развива­ется усилиями всего общества и народа, она работает для всех, а не для некоторых. Основные цели и мотивы, которые явля­ются движущими силами развития рыночных отношений, про­исходят из жизненных сфер, лежащих вне рынка.

Своим присутствием в экономике государство обязано не частному бизнесу, который по природе своей анархичен, не терпит ни жесткого управления со стороны, ни даже «мягкого дирижизма», идущего от государства. Экономическая роль по­следнего есть средоточие общественных задач и функций, а в условиях подлинной демократии это экономический аспект на­родовластия, залог достижения общественного благосостояния. В конце концов, и частный капитал извлекает немалую пользу из существования экономически сильного государства, прибе­гая к его покровительству за рубежом, поддержке в трудные времена экономических кризисов и спадов.

В свое время Л. Эрхард, успешный экономист и политиче­ский лидер Германии, один из тех, кто привел немецкую эко­номику от послевоенных руин к процветанию, решительно не соглашался со сторонниками идеи невмешательства государст­ва в экономику, хотя и признавал, что «в задачу государства не входит непосредственно вмешательство в хозяйство, во всяком случае до тех пор, пока этого не потребует само хозяйство». Имея в виду давнюю склонность частного бизнеса использо­вать государство для достижения частных целей с помощью общественных средств, видеть в нем «большую страховую кон­тору», донора и спасателя в несчастных случаях, он замечал: «Нельзя, с одной стороны, требовать от государства, чтобы оно не занималось хозяйственной деятельностью, а с другой сторо­ны, когда это становится необходимым, — обращаться к госу­дарству с просьбой о помощи»^[343].

Коль скоро государство может оказаться единственным со­циальным субъектом, способным осуществлять функции про­филактики и лечения экономических болезней, изнуряющих частнопредпринимательскую деятельность, на него естествен­ным образом ложится миссия общественного реформатора, так же как в некоторых случаях — контрреформатора. Что касается российской истории, то мы едва ли можем назвать какую-либо серьезную реформу, которая проходила бы не по инициативе или без участия государства.

Получается, что в наши дни государство стало жертвой «экономического мифотворчества», но, как заявил недавно видный американский экономист Стиглиц, пришла пора раз­венчания мифов, в числе которых мифы об «очень большом и очень плохом государстве», о неэффективности государствен­ного регулирования, о полезности дерегулирования экономики и т. п. Кому выгодны подобные мифы — хорошо известно: это высшие менеджерские круги, корпоративная элита, которые давно уже смотрят на государство сверху вниз, используют его как средство достижения своих целей. Пока эти цели находи­лись в плоскости только национальной экономики, крупные корпорации сохраняли лояльное отношение к государству, по­требляя львиную долю его услуг. Но по мере глобализации це­лей и роста финансовых и иных возможностей их обеспечения самими транснациональными корпорациями, последние ощу­щают себя все более независимыми от государства, хотя по- прежнему берут от него все, что оно может дать.

Либертарианские идеологи, таким образом, берут на себя неблаговидную миссию, призывая современный капитализм «убить» государство, его давнего благодетеля. В результате свертывания государственной активности в сфере экономики страдают многие слои общества, нуждающиеся в организован­ной поддержке и социальной помощи. По признанию Стигли- ца, «Америка никогда не принимала полностью миф о том, что большое государство — это плохо. Большинство американцев продолжало верить, что в экономике есть место для государст­ва, и не только в области регулирования, но и в обеспечении жизнеобеспечивающих услуг... За рубежом Америка пропове­довала вариант капитализма с минимальной ролью государст­ва, который сама она отвергла»^[344]. Не потому ли это произошло, что либертарианский вариант рыночной экономики является худшим из всех возможных?

Некоторые отечественные экономисты вполне справедливо, на наш взгляд, подчеркивают, что экономическая роль государ­ства в период реформ возрастает. Отношение государства к рынку иногда ставят в зависимость от подъема и спада в эко­номическом развитии страны. Когда экономика находится на подъеме, государство может ограничивать свое воздействие на рынок, но в периоды спадов оно должно активизировать свои усилия с тем, чтобы помочь рынку стабилизироваться^[345].

В это время и само государство испытывается на прочность и эффективность. Его главная задача — ввести в действие все факторы модернизации и резервы инновационной деятельности не только в предпринимательской среде, но и во всех секторах гражданского общества. Здесь опять-таки встают во весь рост проблемы институтогенеза, осуществляемого под эгидой госу­дарства, которое обязано держать под контролем все основные направления институционального строительства.

Сама реформа — явление институциональное, всякая эконо­мическая реформа есть реформа институтов. Реформы прово­дятся, а институты создаются в соответствии с экономической политикой, рассчитанной на долгосрочную перспективу, — эко­номической стратегией государства. Кто и как вырабатывает эту стратегию — вопрос далеко не безразличный для судеб страны. Известно, что предпринимательские слои и корпора­тивные структуры претендуют на особые преимущества в сфе­ре выработки норм, правил и институтов, регулирующих эко­номическую деятельность. Приверженцы технократических подходов, культа профессионализма в сфере менеджмента под­держивают эти претензии, считая некомпетентными попытки других общественных кругов вносить свой вклад в создание экономических институтов.

Сегодня мы привыкли к тому, что в высших экономических советах и правительственных комитетах заседают олигархи, представители корпораций, очень влиятельные и состоятель­ные люди, контролирующие финансовые потоки, вполне со­поставимые с государственным бюджетом. Нас не удивляет, что в недрах корпораций и созданных ими учреждений разра­батываются долгосрочные программы экономического разви­тия, которые непостижимым образом становятся затем «госу­дарственными». Кто не видит в этом ничего плохого, должен принять во внимание мудрость, заключенную в старом юриди­ческом принципе: «никто не должен быть судьей в собствен­ном деле». Крупные коммерческие организации как «игроки на рынке» должны получать «правила игры» (нормы, правила, институты), выработанные публично путем согласования об­щественных интересов на государственном уровне.

Как резонно отмечал Эрхард, «ответственность за хозяйст­венную политику несет только государство». «Конечно, — пи­сал он, — вполне законна заинтересованность предпринимате­лей в экономической политике, как законно их право выска­зывать свое мнение, но им самим, как и их представительным органам нельзя вмешиваться в экономическую политику»^[346].

Согласно строгой логике политической демократии органи­зованный частный капитал должен находиться на той же или, может быть, на большей дистанции от центров создания фун­даментальных экономических институтов, чем другие катего­рии экономически активного населения (наемные работники, потребители, индивидуальные предприниматели и т. д.). Необ­ходимо гарантировать равные для всех возможности участво­вать в формировании хозяйственной политики государства.

Если роль государства в создании правовых институтов в принципе неоспорима, наглядно подтверждена прочными по­зициями законодателя и законодательства в системе правового регулирования общественных отношений, то государственное, следовательно, в определенном смысле политическое, проис­хождение экономических институтов вызывает, как мы видим, разноречивые оценки, порождает неуверенность в прогнозах. Трудности в решении проблем институтогенеза, вероятно, свя­заны с тем, что экономические институты нередко отождеств­ляются с рыночными. Последние не создаются людьми пла­номерно, но спонтанно возникают, кристаллизуются, а затем растут в самих структурах рыночного хозяйства и среди них. Исходя из этого, экономисты, уверовавшие в креативность рынка и его высокую саморегулируемость, полагают, что этот путь происхождения институтов является предпочтительным в экономике. Отсюда — призывы к «выращиванию» институтов, очищению экономического институтогенеза от политических моментов, привносимых государством.

Иногда забывают, что современный рынок давно стал регули­руемым. Предоставленный самому себе, лишенный поддержки нерыночных социальных факторов, прежде всего политической опоры на государство, он стагнирует, кренится и падает, «выра­щивает» в себе кризисы, инфляции и прочие беды. Рынок, спо­собный приносить плоды, если он когда-либо существовал, был детищем длительной эволюции, органического развития сфер производства, обмена, распределения и потребления. Ры­нок всегда был таким, каким он складывается здесь и сейчас; он не консервативен и не революционен, отвергает все отста­лое и устаревшее, но и не принимает того, что слишком далеко ушло вперед. Его инертность и непредсказуемость, собственно, и вызвали необходимость государственного регулирования.

Что касается российского капиталистического рынка, то это особое в своем роде явление: он был создан на руинах социали­стической экономики политико-правовыми средствами, т. е., по существу, «декретирован» государственной властью. Поскольку отсутствовал необходимый опыт, который мог бы служить мате­риалом для органического «выращивания» рыночных институ­тов в самой России, государство должно было актами политиче­ской воли, т. е. законодательными и нормативными правовыми актами, вводить в действие институты, заимствованные из зару­бежных экономических систем. Сегодня «трансплантация» как способ институтогенеза, очевидно, себя исчерпала.

Дальнейшие институциональные трансформации рыночной экономики России, перед которой открывается возможность развиваться на собственной основе, потребуют от государства не только повышенной активности, но и качественного проры­ва в сфере регулирования экономических отношений, перехода к принципиально новым методам и решениям, направленным на создание инновационной экономики. На пути к последней государство вынуждено будет крепко держать в своих руках ры­чаги воздействия на институциональные и инновационные процес­сы, объединяя и усиливая их ради единых гуманитарных целей. До сих пор эти задачи были на втором плане, поскольку в центре экономических реформ находились проблемы изменения форм собственности, распределения и перераспределения материаль­ных ресурсов. Слишком много времени ушло на выяснение во­просов, кому что принадлежит либо должно принадлежать. Те­перь, когда частнохозяйственные структуры более или менее сложились, общество вправе ожидать от них реального вклада в экономический рост и социальное благосостояние. Анализ причин, по которым нынешний российский бизнес не отвечает этим ожиданиям, указывает на слабую его способность воспри­нимать новации, тем более брать на себя риски, связанные с финансированием инновационной деятельности.

Перелом может произойти лишь в результате интенсифика­ции соответствующих функций государства и на базе его эконо­мической политики. «Интенсивное формирование экономики ин­новаций России начнется только тогда, когда государство всерьез и надолго озаботится решением данной задачи. Но возможно это лишь при условии, что рыночные отношения перестанут рассмат­риваться в качестве цели, и будет осознано, что они — не более чем средство создания современной эффективной экономики»¹.

С учетом данного вывода можно высказать некоторые пред­положения относительно изменения в будущем функций пра­вовых институтов в области экономики. Сегодня корреляция юридических и экономических институтов выглядит как жест­кая привязанность первый к последним. Рассматривать законы как юридическое оформление экономических идей и концеп­ций стало привычным делом. Расхожее выражение «правовое обеспечение рыночной экономики» лишь подчеркивает, что у права нет более высокой миссии, чем быть средством продви­жения рыночных институтов, которые внедряются в жизнь медленно и с трудом. Но в подобного рода представлениях имеется большая доля преувеличения.

Право, как об этом можно судить, опираясь на положения конституций демократических государств, служит человеку, на­роду, обществу, высшим гуманитарным ценностям — благу лю­дей, справедливости. Все, что оно продвигает, в том числе и рыночные отношения, должно иметь смысл, восходящий к этим ценностям. Поэтому задача права, его институтов — не просто обеспечивать, оформлять рыночные отношения, прида­вать им нормативный вес и юридическую обязательность, но встраивать рыночные институты в систему институциональных структур экономики благосостояния, мерой эффективности ко­торой является сам человек. Когда говорят о том, что предпри­нимательская деятельность должна быть свободной, а экономи­ка — эффективной, то это лишь одна сторона истины; другая состоит в том, что предпринимательская деятельность должна быть ответственной, а экономика — гуманистической. Сложив эти стороны, мы получим систему целей и ориентиров разви­тия экономического развития, направленного на создание наи­более благоприятных условий жизни людей в нашем мире.