2.5. Что такое юридически защищенный или законный интерес

Во-вторых, существуют огромные массивы интересов, на первый взгляд индифферентных по отношению к праву, кото­рые никак не отражены в институциональных структурах пра­ва, не опосредованы в субъективных правах и юридических обязанностях, но, тем не менее, вследствие непротивоправно­сти их регулятивных функций они признаются объектом юри­дической защиты. Это те интересы, которые с XIX в. называли юридически защищенными интересами, а в XX в. за ними за­крепился термин «законные интересы» в противоположность незаконным, противозаконным, противоправным. Это значит, что закон не препятствует их охране, если в правовой системе находятся для этого подходящие средства и механизмы. Счита­ют, что такие интересы участвуют в мотивации юридических действий, внося дополнительные штрихи и характеристики в процесс формирования правомерного поведения.

Каждая из этих категорий интересов предполагает внутрен­нюю дифференциацию, однако предложенная схема все же достаточна для того, чтобы проследить, как интересы, будучи усиливающим и дополняющим, конкурирующим и параллель­ным регулятором, воздействуют на функционирование юриди­ческих институтов, на стратегию правового развития общества. Типичную ошибку многих юристов, анализировавших дейст­вие интересов в праве, мы уже называли: это безразличие к ре­гулятивному потенциалу самих интересов, взгляд на них как на обычные побуждения, силу тяги, которую юристы могут ис­пользовать в процессе нормативного регулирования. Но они могут обойтись без нее, полностью положиться на мотивацию правовой деятельности, которая вытекает из нормы, закона. С их точки зрения, существуют интересы законные и незакон­ные, еще, может быть, полузаконные, отчасти законные, отчас­ти нет. Позитивное или негативное отношение законодателя к интересу должно быть четко зафиксировано в тексте норма­тивного правового акта, хотя бы упомянуто в нем. Наиболее оптимально, когда проверенный и признанный достойным юридической защиты интерес берется в основу субъективного права. Последний вариант со времен Иеринга до наших дней считается типичным, предпочтительным и преобладающим в праве. Постепенно приходилось убеждаться в том, что не все социальные интересы, находящиеся под защитой права, могут и должны выступать в форме субъективного права.

Собственно, из этого исходили многие упоминавшиеся вы­ше теоретики, вводя в собственные схемы жесткие условия вы­явления и отбора из массы интересов необходимого для права материала, оценки его по шкале, позволяющей определять своего рода юридическую ценность, место конкретного инте­реса в иерархизированной системе права. Получение формы субъективного права, безусловно, гарантирует интересу надеж­ную и тщательную защиту, но дело в том, что в реальности юридическая охрана распространяется на более широкий круг интересов, чем тот, который выступает в опосредованной пра­вами форме.

Для Еллинека, придерживавшегося теории воли, быио так­же очевидным, что интерес защищается объективным правом, даже если не признана индивидуальная волевая власть, т. е. субъективное право. Так как последнее по своему содержанию есть воля лица, устремленная к благу или интересу, которых «хочет», «добивается» воля, то именно признание индивиду­альной воли мерилом для существования и объема интересов превращает его в субъективное право^[252]. Человек получает свои права, потому что он является носителем интересов, признанных важными с точки зрения правопорядка. Сами по себе наличие и мера этих интересов выступают здесь решающими предпосыш- ками. Еллинек был едва ли не первым юристом, осознавшим, что в сфере права или, говоря современным языком, опреде­ленного правового пространства развертывается неподведомст­венная законодателю, ненормативная регуляция, которую он называл «естественной» и связывал, прежде всего, с индивиду­альной волей, продвигающей индивидуальные интересы.

Ход его рассуждений был следующим. Регулируя отноше­ния хозяйственного оборота, правопорядок, в сущности, не до­бавляет ничего нового к возможностям свободного индивида в его отношениях с другими. В форме дозволений правопорядок подтверждает, что индивидуальная воля может развиваться в направлениях естественной свободы человека, затрагивая сфе­ру естественной свободы других лиц¹. Не велика заслуга зако­нодателя, скажем мы, если устанавливаемое им нормативное регулирование разрешает индивиду то, что он все равно дол­жен делать вследствие естественной свободы и в собственных интересах. Однако, Еллинек считал, что дозволения (Erlauben) вызваны необходимостью привнести в естественную свободу некоторую меру (Ermessen) определенных отношений. Те есте­ственные действия, для которых право не находит соответст­вующей меры, не являются предметом дозволений и запретов, прав и обязанностей, например не существует права либо обя­занности гулять, спать и т.

Мы видим, таким образом, что юристы прежнего времени, убедившись в существовании свободно и естественно саморегу­лирующегося поведения людей, которое испытывает разнооб­разные воздействия усиливающегося в исторической перспек­тиве правового (а также морального, религиозного и иного) нормирования того же самого поведения, могли выйти из всех затруднений достаточно просто. Они обращались к естествен­но-правовым методам, к определенному типу дуализма естест­венного и позитивного права, чтобы решать проблемы, не выхо­дя за пределы права, реального или идеального, природного или метафизического. Но это стало невозможным в условиях господства юридического позитивизма. Он принес с собой тре­бование четкого различения нормативных и ненормативных (фактических) регуляторов, распределив их по сферам сущего и должного, он породил разнообразные социологичекие тео­рии права, в том числе и теории интересов.

Позитивисты поставили нормативное начало выше фактиче­ского, юридическую норму с ее институциональными продук­тами (правоотношениями, субъективными правами и юриди­ческими обязанностями, правомочиями, обязательствами и др.) выше реальных интересов и потребностей, которые всегда неизменно принадлежат к сфере фактического. Так пришли они к типичной идеологеме, примечательной иллюзии, соглас­но которой интересы всей своей действительностью и дейст­венностью обязаны праву. В социально расслоенном и клас­совом обществе подобная иллюзия оказывается как нельзя кстати, поскольку нормативно-правовая трактовка интересов способна представить их фактическое состояние в трансфор­мированном до неузнаваемости виде либо, по крайней мере, в форме, которая устраивает господствующий слой общества. Идеологические злоключения интересов в праве — предмет от­дельных рассуждений.

Мы приблизились к моменту, когда обсуждение проблем интереса в праве невозможно продолжать без учета специфики их постановки и различий, которые неизбежно проявляются в сферах правотворчества, с одной стороны, и правоприменения, реализации, осуществления норм права — с другой. В первой из них идет интенсивная работа по созданию юридических норм, законов и подзаконных актов, формированию комплек­са прав и обязанностей, правовых гарантий, словом, всего то­го, что называют юридическими институтами. К их числу от­носятся и такие правовые реальности, как юридически защи­щенный или охраняемый интерес, законный интерес. Мы пользуемся этими близкими терминами, которые вошли в на­учное употребление в разное время и несут различную смысло­вую нагрузку. «Юридически защищенный (охраняемый) инте­рес» — понятие, можно сказать, классическое, существующее с XIX в., а, может быть, и дольше. В термине «законный инте­рес», появившемся позже, подчеркнуто то обстоятельство, что многие интересы находят отражение в законе (нормативном правовом акте) в виде простого упоминания в позитивном смысле либо в самой общей, отвлеченной форме. Когда Кон­ституция РФ провозглашает: «Право частной собственности охраняется законом» (ч. 1 ст. 35) — она тем самым дает воз­можность сделать вполне логичный вывод, согласно которому весь массив интересов частных собственников, включая кон­кретные и мелкие интересы, находится под защитой и покро­вительством закона. Исключением могут быть только явно противозаконные интересы.

Сохраняя в силу сложившей в законодательстве и юридиче­ской литературе традиции термин «законный интерес» в на­шем изложении, отметим известную его ограниченность по сравнению с классическим понятием «юридически защищен­ный интерес». Последний шире и глубже, чем первый, он точ­но указывает на конечный смысл связи интересов с правом. Все юридические операции с интересами — учет, отбор и класси­фикация, согласование, «выражение в законе, в субъективном праве», «упоминание в законе», «дозволение и ограничения в законе» и т. п. — есть этапы институционализации интереса на пути к главному — получению им качеств юридически защи­щенного интереса. Одновременно это и область осуществления социальных интересов, «царство целей», которым служат юри­дические средства. Тесная привязка интересов к закону, а не к системе юридической защиты в целом, направляет мысль юри­ста к чисто формальным ориентирам. Законный — значит вы­раженный в правовой форме, притом единственно в форме за­кона. Но, как хорошо известно, существуют и другие формы (источники) права, в которых интересы могут получить выра­жение, например, нормативный договор, прецедент, правовой обычай. Некоторая часть интересов становится юридически за­щищенной, минуя закон. Не сам по себе формальный подход, он часто уместен в юриспруденции, а его узость является при­чиной недостаточности понятия «законный интерес», которое выступает образцом методологического редукционизма, прису­щего юридико-позитивистским теориям. Учитывая, что юри­дический позитивизм — не ошибка, но направление правовой мысли, мы не призываем к отказу от термина «законный инте­рес», однако пользоваться им надо в контекстах, в которых не ощущаются либо слабо ощущаются его недостатки. Многие из них связаны с методологическими условностями, предположе­нием, будто закон создает законный интерес и придает ему юридическую значимость, что на «воротах», через которые ин­тересы проходят в сферу права, стоит закон и только закон.

Необходимо также подчеркнуть, что понятие законного ин­тереса является приемлемым для нашего подхода в той степе­ни, в какой он совпадает со смыслом термина «юридически институционализированный интерес», которым, собственно, и можно было бы широко пользоваться, не будь он таким гро­моздким. Дело в том, что интерес, прошедший через институ- ционализацию, опосредованный в субъективном праве или просто продекларированный в конституциях и законах, оста­ется интересом, т. е. действующим самостоятельным фактором социального регулирования, как бы мы его ни называли — конституционным, законным, публично-правовым, частно­правовым и т. п. Допустим, что все «юридические покровы» с интереса сняты, он полностью «деюридизирован» и теперь предстает перед нами в своем первородном состоянии. В по­добной гипотетической ситуации интерес, как легко себе пред­ставить, продолжит функционирование в качестве социального регулятора, но уже без указаний права и контроля с его сторо­ны. Такое может случиться, когда общество либо социальная группа впадает в состояние аномии, либо когда наступает вре­мя кризисов и распада, беззакония и бессилия права. Более или менее очевидная роль неподавляемых и неорганизованных интересов в переходных состояниях, которыми сегодня уси­ленно занимается синергетика, т. е. при переходах обществен­ных систем от порядка к хаосу, от хаоса к порядку, требует дальнейшего глубокого изучения. Но уже видно, что трактовка законного интереса, допускающая уподобление его субъектив­ному праву, по сути, снимает многие сложные проблемы соот­ношения видов социального регулирования на этапах устойчи­вого и неустойчивого развития общества.

Иногда утверждают, что своим существованием законные интересы обязаны «пробелам в праве», что законный интерес есть по сути то же самое, что и субъективное право, но только сокращенное, недоразвитое, включающее в себя не все элемен­ты последнего. Самостоятельная реальность законных интере­сов нередко оспаривается, они изображаются как рефлекс пра­ва, как согласие закона на их реализацию, выражаемое офици­альным юридическим языком либо молчаливо предполагаемое. Иногда в трактовку законного интереса, на наш взгляд, безос­новательно привносится элемент патернализма: чтобы посту­пать в своих интересах, люди должны получить разрешение; ав­торитет права в благих целях подчиняет себе интересы, одни из которых дозволяет, другие запрещает для пользы их носителей. Изучая взаимодействие интересов с субъективными правами, другими правовыми институтами, юристы зачастую забывают о том, что сам интерес является активным регулятором, он по природе своей склонен к самостоятельности и независимости от каких-либо внешних авторитетов, плохо терпит ограничения и запреты со стороны. В дозволении он тоже не нуждается, и, если бы не было сопротивления социальной среды, угрозы анархии, столкновения неорганизованных интересов, он вряд ли стал бы искать защиты у государства и права. Как только ре­гулирующие функции последних ослабевают, интересы «берут свое», дозволяют себе все либо многое, освобождаются, к боль­шому несчастью для общества, от правовых ограничений и за­претов. В обычных условиях носителю интереса важно не столь­ко «дозволение» закона действовать в данном интересе, сколько общая позиция права, которая не мешает его реализации.

Сказанное не позволяет нам безоговорочно принять концеп­цию законного интереса, с которой выступил А. В. Малько, ак­тивно разрабатывавший данную тему в последние годы. Для не­го законный интерес — это в определенной степени гарантиро­ванное государством «простое юридическое дозволение»^[253]. Это «отраженная в объективном праве либо вытекающая из его об­щего смысла и в определенной степени гарантированная госу­дарством юридическая дозволенность, выражающаяся в стрем­лениях субъекта пользоваться определенным социальным бла­гом, а также в необходимых условиях обращаться за защитой к компетентным структурам — в целях удовлетворения своих ин­тересов, не противоречащих общегосударственным»^[254]. Дозволе­ния не выражают специфики законных интересов, которая, как и специфика субъективного права, «состоит не в дозволенности действий, а в возможности этих действий, возникающей вслед­ствие обеспечения определенного поведения обязанных лиц»^[255]. Дабы тот или иной интерес стал законным, законодателю нуж­но сделать больше, чем дать разрешение, дозволить его; он дол­жен институционализировать порядок его реализации, о чем речь пойдет ниже. Разумеется, дозволения и запреты в праве важны, но они относятся к условиям осуществления интересов, а не к самому бытию последних. Юридическое дозволение не соз­дает законного интереса точно так же, как юридический запрет не прекращает его существования. Тот, кто определяет законный интерес как дозволенный законом, переносит акцент с самого предмета на условия его существования, следовательно, такое определение не затрагивает бытия предмета. Что же касается понятия «юридически защищенный интерес», то оно не дает ос­нований подвергать сомнению самостоятельное существование самого интереса, предполагает правовую институционализацию (приобретение соответствующей формы и качеств) именно как условие его юридической защиты.

Несмотря на все нюансы в различиях между понятиями «юридически защищенный интерес» и «законный интерес» (в подавляющем числе практических ситуаций такие различия, мы думаем, не следовало бы преувеличивать), оба они пред­ставляют нам интерес как институциональное явление в сфере права. За этим стоит следующее: любой интерес, который по тем или иным причинам и поводам привлекает внимание субъ­ектов законодательной (правотворческой) деятельности, может быть установлен в качестве законного или охраняемого, под­твержден в своем положительном значении для права, т. е. по- зитивирован наряду и вместе с позитивацией юридической нормы, прав и обязанностей и т. п. Установление как момент институционализации предполагает наделение интереса сово­купностью признаков, которые дают нам основание видеть в нем законный интерес. Придавать институциональный харак­тер мелким, нетипичным интересам, вероятно, нет особой ну­жды, потому что последние, как правило, возникают вблизи крупных интересов как слабая альтернатива им или как закре­пившееся отклонение от них, могут вплоть до своего «вызрева­ния» быть подведены под некоторый всеобщий или типичный интерес. Как верно замечал еще Еллинек, всякая защита обще­го интереса с необходимостью защищает и бесчисленную сум­му отдельных интересов, не создавая субъективных прав¹.

Другим важным моментом институционализации интереса в качестве юридически защищенного и законного является при­обретение им способности быть юридическим фактом, вызывать возникновение, изменение и прекращение правовых отноше­ний. Законодатель предоставляет носителю нарушенного за­конного интереса, так же как и лицу, обладающему субъектив­ным правом, все необходимые юридические средства, вплоть до судебного иска, привести в действие механизмы юридиче­ской защиты, иначе говоря, инициировать соответствующие правоотношения. С этим связан еще один признак законного интереса как институционального явления. Подобно субъек­тивному праву, а зачастую вместе с ним, законный интерес обеспечивается правовыми гарантиями. Таковыми в широком смысле слова являются порядки, процедуры, условия и сроки совершения юридических действий, формы контроля над ни­ми, ответственность и т. п. Объем и количество гарантий опре­деляются в ходе правовой институционализации на стадии пра­вотворчества, от них напрямую зависит эффективность прав и законныгх интересов в качестве юридических институтов.

Итак, законный интерес в качестве правового института об­ладает набором свойств, которые вместе взятые определяют его достаточно высокий регулятивный потенциал. К ним мож­но отнести:

позитивность законных интересов, о которой сказано выше, первый показатель того, что соответствующие явления, чтобы стать институтом, прошли через сознание и волю законодате­ля, субъектов правотворчества;

всеобщий и типизированный вид, придаваемый им на уров­не правотворчества;

способность быть юридическим фактом, вызывать возник­новение, изменение и прекращение правовых отношений;

наделение их качествами объекта юридической защиты, осуществляемой в различных формах, в том числе прямо не связанный с защитой субъективных прав;

обеспечение законных интересов правовыми гарантиями на тех же основаниях, на которых обеспечиваются субъективные права и юридические обязанности граждан;

наличие юридической силы законных интересов, которая проявляется в случае коллизии юридических норм, охраняю­щих различные интересы. При разрешении конфликта прини­мается во внимание не только социальный вес конфликтую­щих интересов, но и «ранг» правовой формы, в которой выра­жен каждый из них;

возможность институциональной эволюции, превращение вчерашних законных интересов в сегодняшние субъективные права. Замечено, что «каталог» прав пополняется обычно за счет юридических возможностей, которые раньше составляли предмет законного интереса. Например, интересы родителей разведенных супругов, т. е. бабушек и дедушек, в беспрепятст­венном общении с внуками всегда признавались законными, но сегодня законодательства многих стран признают за ними соответствующее право, которое можно защищать судебным иском. Но бывают и обратные явления, при которых предмет отмененного права становится предметом законного интереса, отмена льгот и преференций для некоторых категорий субъек­тов означает снижение уровня юридической охраны их интере­сов. Насколько органично законные интересы включаются в динамику реализации и судебной защиты субъективных прав, свидетельствует исковая практика в судах. Если, скажем, суд выносит решение об отказе в иске по мотивам истечения срока исковой давности, то у лица, пропустившего срок подачи ис­кового заявления и утратившего право на данный иск, всегда остается законный интерес в защите его имущественные прав. Он и дает основание лицу заявить, а суду принять к рассмотре­нию ходатайство о восстановлении и пролонгации срока иско­вой давности по делу.

К указанным выше институциональным свойствам, требую­щим серьезного отношения на уровне правотворчества и право­применения, следует добавить публичность законного интереса. Но это едва ли его рядовое качество. Институционализация ин­тереса в правотворческом процессе, безусловно, предполагает признание его публичного характера, как об этом уже говори­лось выше. Но что означает публичный интерес с точки зрения права? Признание публичности есть условие, без которого ин­терес, независимо от того, кому он принадлежит — обществу, государству, корпорации, коллективу, семье, индивиду и т. д., не может «отлиться в объект особого субъективного права» и (или) стать юридически защищенным, законным интересом. Актом признания можно считать сам факт работы законодателя с данной категорией интересов, но в ее рамках юридическая сторона дела иногда отходит на второй план, тонет в политиче­ской борьбе, сопровождается громкими общественными спора­ми и конфликтами. В относительно спокойной социальной сре­де законодатель, работая с интересами, все равно не избавлен от политических давлений, идеологических влияний, прямого и косвенного воздействия мощных экономических и иных струк­тур гражданского общества, которые не отказываются от любой возможности поставить свой интерес выше других.

На стадии законодательства, как и правотворчества в целом, политические решения предшествуют юридическим, политика в различных формах прокладывает путь праву. К этому можно относиться как угодно, но именно таким путем вырабатывают­ся конституции, конституционные, органические, избиратель­ные законы, нормативные акты и нормативные договоры, регу­лирующие порядок организации и лиц. Это те самые интересы, которые выделить из общей массы, а тем более, перечислить, поименовать в законе невозможно, так же как и придать каж­дому из них собственное юридическое качество. Люди могут выступать носителями мелких, случайных, преходящих интере­сов, не вполне определившихся по форме и содержанию.

Сами по себе отдельные интересы конкретных лиц на уров­не правотворчества выступают как материал для обобщения; они не могут стать основой субъективного права или самостоя­тельным предметом юридической институционализации. В та­ких случаях, отмечал еще Братусь, речь идет об интересах, признанных законодателем достойными охраны. «Достоин же охраны общий, типический интерес, а не отдельный индивиду­альный интерес»^[256]. Собственно, выраженный в субъективном праве либо представленный в качестве законного интерес есть юридическая конструкция особого рода. Она не является ни точной копией какого-либо реального (публичного или част­ного) интереса, ни суммой, полученной в результате простого сложения реальных интересов.

Приобретение интересом качеств юридически защищенного или законного, усиливает его возможности непосредственного регулятивного действия в праве. В таком случае можно сказать, что общественные отношения в большей или меньшей части регулируются именно законным интересом, поддержанным средствами права, т. е. правами, обязанностями, мерами ответ­ственности, санкциями и т. д. Напомним еще раз, что институт законных интересов обладает способностью порождать право­вые отношения, которые могут не только иметь общий харак­тер, как считают некоторые авторы, но и быть вполне конкрет­ными. Каждый человек, говорим мы, вправе принять участие в лотерее на новогоднем балу. При этом у него нет особого пра­ва и, тем более, обязанности в ней участвовать, но может быть только проблематичный интерес, связанный с возможностью выигрыша. Отсутствие такового никем не воспринимается как нарушение его права. Иногда динамика правовых отношений определяется не столько правами и обязанностями, сколько интересами его участников.

Из гражданско-правовых институтов, предполагающих зна­чительный объем регулирования на уровне законных интере­сов, можно выделить, например, публичный конкурс. Он на­правлен на достижение какой-либо благой общественной це­ли, чаще всего на выявление победителя среди конкурсантов, но сама победа никому не гарантирована юридически и не обеспечена субъективным правом. Нет права на победу, лавры победителя, получение награды и звание лауреата, но есть со­ответствующий интерес участников, которому средствами нор­мативного регулирования оказывается всяческое содействие на строго формальных основаниях. Вряд ли можно говорить и о четко оформленном праве лиц участвовать в конкурсе, и не только потому, что гражданское законодательство о таком пра­ве не упоминает. Как известно, участие в конкурсе может со­стояться на основе предложения, направленного всем желаю­щим (открытый конкурс) либо группе лиц по выбору организа­торов (закрытый конкурс). Решающая роль интереса лица, принимающего предложение, видна здесь очень рельефно. Так что участники вовлекаются в конкурсные отношения не на ос­нове каких-либо закрепленных за ними прав, а на базе закон­ных, т. е. защищаемых законом, интересов.

Предложение, с одной стороны, и согласие — с другой сви­детельствуют о наличии двустороннего правоотношения, но весьма своеобразного, так как оно основывается на законных интересах скорее чем на юридических правах организаторов и участников. Тем не менее, участники конкурса юридически за­щищены от произвола организаторов в случаях изменения пра­вил и отмены конкурса, нарушений порядка выплаты награды, при последующем использовании удостоенных награды произ­ведений науки, литературы и искусства (ст. 1058—1060 Граж­данского кодекса РФ). Из конкурсных отношений и вследствие их развития могут возникать связи между теми же участниками, основанные на гражданском договоре, так называемых правах интеллектуальной собственности и т. п. Здесь уже заметно по­вышается роль субъективных прав и юридических обязанно­стей.

В отличие от публичного конкурса, регулируемого граждан­ским правом, конкурс на замещение должностей государствен­ной гражданской службы в государственных органах более близок к модели правоотношения, основанного на правах и обязанностях, но и здесь законные интересы весьма активны. Участник такого конкурса обозначается в законодательстве специальным термином «претендент», что дает основание ду­мать о нем как носителе некоего права на должность. Иметь претензию и претендовать, как известно, можно лишь на то, что положено по праву. У служащего нет субъективного права на замещение выставленной на конкурс должности граждан­ской службы, но есть юридически защищенный, поддерживае­мый, законный интерес, обеспеченный правовыми гарантия­ми. Причем в данном конкретном примере уровень гарантиро- ванности не хуже и не ниже, чем тот, который достигается при защите субъективных прав. Ныне действующее законодатель­ство о государственной гражданской службе относится к за­конному интересу служащего как правовому институту, равно­значному институту его субъективного права. А это влечет за собой следующее: наличие интереса в любом случае делает гра­жданского служащего претендентом на объявленную долж­ность, устанавливаются процедурные и иные нормы для про­движения соответствующего интереса, четкий порядок прове­дения конкурса, возможности обжалования отказов и всякого рода ограничений по отношению к служащему при прохожде­нии им конкурса, возможности добиваться корректировки ли­бо пересмотра неблагоприятного для служащего решения кон­курсной комиссии (см. ст. 22 и др. Федерального закона от 27 июня 2004 г. № 79-ФЗ «О государственной гражданской службе Российской Федерации»).

У физических и юридических лиц нет, строго говоря, от­дельного гражданского права участвовать в аукционах, в пуб­личных торгах на повышение, в других видах продаж с торгов, когда товар либо партия товаров продается покупателю, пред­ложившему за них самую высокую цену. Если бы у каждого из нас бышо такое право, то многие аукционы пришлось бы при­знать несостоявшимися только потому, что мы в них не участ­вовали. Но так вопрос, естественно, не ставится. Человек при­ходит на аукцион, побуждаемый собственными интересами, а не в силу наличия какого-то права. Но коль скоро он в нем участвует, его интерес защищается как законный в режиме, ко­торый может быть более свободным и менее формальным, чем режим юридической защиты субъективных прав. В последнее время среди новый гражданско-правовых институтов выделяет­ся так называемый тендер, конкурс-торг, по результатам кото­рого заключается договор с наиболее подходящим, выгодным контрагентом, предложившим лучшие условия исполнения тех или иных договорных обязательств. В коммерческих отноше­ниях наблюдается сегодня своего рода повышенный спрос на юридические институты, осуществление которых требует ми­нимума формальностей и максимума «свободный игры» инте­ресов, которым предоставляется юридическая защита в целях поиска оптимальных вариантов правового регулирования.

Судебный иск является самой известной и распространен­ной формой защиты субъективных прав, он вполне применим и достаточно продуктивен по отношению к законным интере­сам. Чтобы иметь право на иск, лицо должно доказать, что на­рушению подверглись именно его субъективные права, его за­конные интересы, а это, в свою очередь, требует четкого опре­деления, какие права и интересы могут быть защищены иском. Вопрос не вызывает затруднений, если интерес, хотя бы в об­щей форме, назван в законе как достойный поощрения и охра­ны, он может быть защищен в исковой форме. Однако этой формой практически невозможно воспользоваться лицам, ко­торые хотели бы защитить права и интересы близких им людей и организаций, либо когда нарушение затрагивает права и ин­тересы множества лиц. Правда, новое российское гражданско- процессуальное законодательство вводит институт судебного иска в интересах неопределенного круга лиц, заявить который может прокурор (ст. 45 Гражданского процессуального кодекса РФ), а также органы государственной власти, местного само­управления, организации и граждане в случаях, предусмотрен­ных законом (ст. 46 Уголовно-процессуального кодекса РФ). Таких случаев, однако, совсем немного.

На основании Закона РФ «О защите прав потребителей» (в ред. Федерального закона от 9 января 1996 г. № 2-ФЗ) про­курор может заявить иск о признании действий продавцов (из­готовителей, исполнителей) противоправными в отношении неопределенного круга лиц и о прекращении этих действий. В интересах неопределенного круга лиц может быть заявлен прокурорский иск к нарушителям о компенсации вреда окру­жающей среде, об ограничении, о приостановлении или пре­кращении деятельности юридических и физических лиц, осу­ществляемой с нарушением природоохранного законодательст­ва. Во всяком случае лицо, законные интересы которого нарушены, должно само инициировать свою защиту, обратить­ся в суд с иском, пройти все непростые процедуры без гаран­тии выиграть процесс. Поэтому многие нарушения законных интересов в отличие от нарушения субъективных прав не вле­кут за собой никакой юридической реакции.

Окончательно исчезает созданное некоторыми социологиче­скими теориями впечатление об интересах как пассивном мате­риале, с которым работает законодатель. Не является безупреч­ной и та по необходимости упрощенная схема, которую мы оха­рактеризовали выше и которая изображает процесс следующим образом: сначала на этапе правотворчества типический интерес трансформируется в субъективное право, а затем в сфере право­применения реализация и защита этого права приводит к реали­зации и защите множества индивидуальных интересов.

К сказанному следует добавить несколько уточняющих мо­ментов. Во-первых, не все интересы проходят через указанную трансформацию, не все они подвергаются юридической инсти- туционализации, во-вторых, не все оставшиеся за пределами внимания юристов интересы лишены правовой охраны. Круг со­циальных интересов, выступающих объектом правовой охраны, значительно шире круга интересов, являющихся объектом юриди­ческой институционализации. Никто не должен препятствовать реализации моих интересов и потребностей, выражающихся, например, в вечерней прогулке с собачкой по парку, ношении одежды, подчеркивающей мою религиозную или национальную принадлежность, и т. п., хотя такие интересы не опосредованы в субъективном праве и даже не упомянуты в законе. Любой ми­лиционер, к которому человек обратится, не может отказать в защите этих интересов. Юридической защиты достоин всякий непротивоправный интерес, если к тому же он не противоречит общественным представлениям относительно морали и правил приличия, никого не возмущает, не оскорбляет, не причиняет вреда, не вызывает протеста с чьей-либо стороны. В эту катего­рию входят законные интересы, главным признаком которых выступает непротивоправность: «чтобы интерес личности был признан законным, он должен быть непротивоправным»^[257]. Не­смотря на негативный характер данного признака, он все же по­зволяет произвести первичную классификацию интересов, от­делить достойные юридической охраны от всех остальных.

Вообще говоря, в организации юридической защиты можно видеть реальное воплощение следующих закономерностей: а) правовая защита субъективного права есть всегда защита за­конного интереса (интересов); б) правовая защита законного ин­тереса (интересов) не всегда есть защита субъективного права. Это показывает, что система правовой защиты (охраны) граж­дан, физических и юридических лиц далеко не ограничивается защитой их прав, но направлена на интересы, которые занима­ют в этой системе гораздо большее место и действуют, пожа­луй, активнее, чем права. Среди юристов существует некоторое согласие насчет того, что выраженные в норме права интересы, т. е. законные интересы, подлежат юридической защите в силу самого факта, удостоверяющего их непротивоправность. Одна­ко нет единства в решении вопроса о том, ограничивается ли круг охраняемых правом интересов только законными интере­сами или в него следует включить вообще все социальные ин­тересы за исключением противоправных.

К последней точке зрения склонялась Е. А. Флейшиц, кото­рая еще в советские времена предлагала заменить традиционно устроенную систему защиты прав личности прямой охраной всех правомерных интересов. Она считала возможным принять такую редакцию гражданского закона, которая устанавливала бы охрану личных интересов граждан, а не их личных (т. е. субъективных) прав, резонно полагая, что «личность должна быть защищаема, охраняема во всех непротивоправных прояв­лениях своих индивидуальных черт, способностей и талантов»^[258]. При этом она допускала, что принцип, устанавливающий за­щиту интересов личности, мог бы включить в сферу правовой охраны «бесконечно разнообразные индивидуальные интересы личности, которые поименовать и перечислить в законе невоз­можно и которые именно вследствие своей нетипичности и не могут отлиться в объект особых субъективных прав»^[259]. В теоре­тическом отношении столь радикальная перестройка правовой охраны в обществе возможна, она была бы гуманной и жела­тельной, но едва ли осуществимой при сложившихся традици­ях и обыкновениях правоприменительной практики, которая жестко обращается не только с противоправными, но и с боль­шинством правомерных интересов личности.

Вопрос о том, как законодатель и правоприменитель долж­ны вести себя в отношении интересов-«аутсайдеров», оказав­шихся за пределами права, не замеченных им, не получивших никакой институционализации, не говоря уже об опосредова­нии в субъективных правах, — вопрос, действительно, серьез­ный, который не нашел удовлетворительного решения ни в од­ной правовой системе мира и остается пока задачей для буду­щих поколений юристов. Его значение возрастает по мере усиления прогнозируемой тенденции правового развития к ос­воению методов свободного, не отягощенного излишней импе­ративностью, авторитарностью и жесткостью регулирования общественных связей. Сегодняшние позиции права в отноше­нии неинституционализированных им интересов складываются спонтанно, фрагментарно, не выстраиваются в какую-то опре­деленную схему. Зачастую подобные интересы система юриди­ческой защиты просто игнорирует. Между тем, современный образ жизни породил и продолжает изобретать новые способы притеснения людей, ухудшения их жизненных условий, не прибегая к явному беззаконию, нарушению прав человека. По­сягательства на интересы, причем самые, казалось бы, про­стые, способны испортить людям жизнь и настроение не мень­ше, чем нарушение их прав.

Возьмем некоторые примеры из новейшей российской практики. В результате проведенной ускоренной и малопроду­манной приватизации государственных учреждений торговли в городах и последующего «перепрофилирования» магазинов ча­стными собственниками сломалась прежняя схема более или менее рационального размещения специализированные торго­вых точек на территории отдельных кварталов, улиц, районов и т. д. Это привело к большим неудобствам для граждан, кото­рые должны совершать утомительные поездки по городу, что­бы купить нужные им продукты. Страдают не права граждан (нет у них права на то, чтобы рядом с домом находился про­дуктовый магазин), а неназванные в законе бытовые интересы. Как их можно защитить? Юридических средств «давить» на ча­стную торговлю у населения нет, а городские власти, к кото­рым обычно обращаются граждане, собственной торговой се­тью не располагают. Если подобные ситуации завершаются благополучным исходом, то только не прямым путем: власти уговаривают частных владельцев организовать торговлю нуж­ными товарами, обычно не приносящими высокой прибыии, предоставляют взамен льготы и поблажки, требующие расхо­дов из городского бюджета, т. е. за счет налогоплательщиков, тех же самых граждан.

Другой пример — это грандиозная коммерческая застройка в крупных городах, где земля ценится очень дорого. Здесь идет процесс «уплотнения» центральных улиц, престижных кварта­лов, возводятся дорогостоящие объекты рядом с исторически­ми архитектурными памятниками, вошедшими в образ самого города. Строительным фирмам выгодно вести работы там, где затраты окупаются быстрее и лучше. Конечно, это крупная проблема государственного масштаба, но в ней есть аспекты, связанные с нашей темой.

Существующая практика коммерческой застройки не толь­ко изменяет в худшую сторону архитектурный облик города, но все чаще входит в противоречия с интересами населения, причем теми, которые никак не отражены в праве и законода­тельстве, например, интерес жить в благоустроенной город­ской среде в некотором отдалении от шумных транспортных артерий. Сегодня, можно сказать, идет коммерческая атака на интересы граждан, пытающихся отстоять сохранившиеся еще удобства городской жизни. Возведение множества небоскре­бов, плотно прижавшихся друг к другу, способствует образова­нию замкнутого пространства, подавляющего человеческую психику. Но никакие апелляции к правам человека не избавля­ют людей от этой беды. Когда во дворе дома или домов возво­дят серые коробки гаражей, которые кому-то должны принес­ти большие доходы, когда рядом с жилыми домами и школами чуть ли не круглые сутки действуют казино, поставлены рек­ламные щиты с изображением полуголых красоток, когда удобные пешеходные дорожки, ведущие к автобусным оста­новкам и торговым учреждениям, перекрыты вновь возведен­ными строениями, заборами и решетками, тогда, естественно, встает вопрос о том, что сегодня может сделать закон для за­щиты интересов населения, которые не вылились в четкие права и, наверное, не имеют такой перспективы.

Протесты населения против строительства различных объ­ектов в городских дворах и скверах, сопровождающихся выруб­кой деревьев, снесением детских площадок и другими подоб­ного рода мероприятиями, заканчиваются, как правило, не в пользу граждан. Слабость современных правовых систем в час­ти защиты бытовых и вроде бы мелких интересов, которые на самом деле не всегда оказываются таковыми, является очевид­ной. Поскольку правовая система не дает надлежащих средств их защиты, люди в западных странах пытаются добиваться сво­его, прибегая к тактике гражданского неповиновения. Эта практика, применяемая там, где защитить права граждан и ин­тересы населения иным путем трудно или не представляется возможным, наблюдается сегодня в своеобразных формах и в России.

Существует категория непротивоправных интересов, охрану которых невозможно осуществить, потому что законодатель не способен найти для этого подходящее технико-юридическое средство. Поясним эту мысль следующим примером. Популяр­ный писатель, назовем его Сергей Петров, имеет успех, издает свои романы большими тиражами, которые быстро раскупают­ся читателями. Через некоторое время на прилавках книжных магазинов появляются произведения, написанные другим че­ловеком, настоящее имя которого тоже Сергей Петров. Вве­денные в заблуждение читатели покупают эти книги, но вскоре обнаруживают, что они слабы и неинтересны. Создается впе­чатление, что известный романист исписался и все книги под именем Сергея Петрова перестали пользоваться успехом.

Кого и как защищать в этой ситуации? Талантливый писа­тель материально пострадал, однако ни одно из его авторских прав не было нарушено. Интерес в получении гонораров впол­не законный, правомерный, но защитить его с помощью судеб­ного иска или жалобы в государственный орган в данном слу­чае нельзя, потому что нет надлежащего ответчика, нет лица, которому можно было бы вменить посягательство на данный интерес. Второй Сергей Петров, может быть, даже не знал о су­ществовании первого, а если и знал, то вполне мог рассчиты­вать, что в литературе для них обоих найдется место (были же два Алексея Толстых, два Александра Дюма). Он действовал добросовестно, ни один суд в мире, ни один государственный орган не может запретить ему заниматься литературной дея­тельностью под любым, тем более собственным, именем. Полу­чается, таким образом, что материальные интересы оказались ущемленными, но закон защитить их не в состоянии. Такая си­туация, вообще говоря, является типичной для сфер человече­ской деятельности, предполагающих честную конкуренцию, где успех или неуспех, приобретения и потери зависят от стече­ния многих обстоятельств, включая заранее не просчитывае­мые. Вольно или невольно, но фирма-производитель, выпуская наиболее качественную и дешевую продукцию, «ущемляет» тем самым интересы других, менее успешных фирм, прибыли кото­рых на рынке снижаются. Театр, прославившийся своими но­ваторскими постановками и пользующийся неизменным успе­хом у зрителей, сам того не желая, способствует ухудшению ма­териального положения других театров. Интересы там и тут, конечно, страдают, но если конкуренция была добросовестной, не выходила за рамки закона, право не пытается их защищать и не должно защищать, предоставляя свободу самому пострадав­шему субъекту улучшить создавшееся положение.

Существуют группы социальных интересов и стоящих за ними потребностей, юридическая защита которых складывает­ся непоследовательно и противоречиво. Временами они то признаются в качестве юридических интересов, то преследуют­ся законом. Обратимся в этой связи, например, к юридической практике «сухих законов» и запретов (ограничений) на курение табака. Трудно сказать, сколько раз общество в лице законода­теля пыталось выставить заслон на пути распространения та­ких пороков, как алкоголизм и табакокурение, безусловно, осуждаемых строгой моралью и религией. Право, которое не всегда разделяет жесткие религиозные и моральные позиции, но и не решается их полностью игнорировать, обычно лавиру­ет. Законодатель желает удержаться на деликатных позициях между терпимым отношением к пьянству, курению и активны­ми запретительно-ограничительными мерами в отношении указанных пороков. Если религиозный или моральный протест против них достигает высокого накала, законодатель объявляет «сухие законы» или издает правовые акты, ограничивающие курение табака. Тем самым право как бы присоединяется к ре­лигиозным и моральным нормам, создается единый фронт борьбы самых важных нормативно-регулятивных систем обще­ства с закоренелыми человеческими пороками. Но потом зако­номерно происходит следующее: как только напряжение в об­ществе спадает, законодатель вновь возвращается на позиции терпимости, делает вид, что ничего дурного в обществе не за­мечает.

Исключением в этом смысле является мусульманское пра­во, где регулирование указанных проблем стабильно определя­ется коранической догмой, приравнивающей употребление ал­коголя к величайшему греху. Что же касается европейских стран и современной России, то здесь возможности юридиче­ского противодействия практике распространения алкоголиз­ма, курения (а также наркомании, токсикомании и других по­добных им явлений) скованы различными факторами, в том числе и идеологией либеральной терпимости (толерантности). Обществу внушают, что традиционные представления о чело­веческих пороках спорны, что слишком крутые меры законо­дателя по искоренению действительных, тем более воображае­мых, пороков могут привести к нарушению прав человека и т. п. Но все это явное лукавство; когда разворачиваются ан­тиалкогольные меры и кампании против курения, никто ничь­их прав не нарушает. Нет права у производителей алкогольных напитков, папирос и сигарет провоцировать людей на то, что­бы они как можно больше пили и курили. У потребителей нет права требовать, чтобы их «заваливали» соответствующими продуктами, да еще по легко доступным, низким ценам.

То, против чего направлены юридические меры, есть не права, а интересы, которые можно признавать законными или незаконными. Именно эти интересы затрагиваются админист­ративными действиями по ограничению рынка алкоголя и та­бака; производители теряют доходы, а свобода потребителя ущемляется в части доступа к удовлетворению соответствую­щих потребностей. Надо заметить, что природа данных интере­сов и потребностей такова, что их нельзя уверенно называть законными и защищенными. В их отношении право всегда за­нимало двусмысленную позицию, потому что в рамках других нормативно-регулятивных систем — религии и морали — они подвергаются бескомпромиссному осуждению. В наше время интересы, связанные с производством, распространением и потреблением алкоголя и табака, можно сказать, в принципе за­щищаются правом. Если существуют компании, производящие данные виды товаров, если они действуют в соответствии с за­конодательством о предпринимательской деятельности, то их право на получение доходов от своей хозяйственной активно­сти обычно не ставится под сомнение. Религиозные и мораль­ные оценки результатов подобного хозяйствования в расчет не принимаются, потому что мы еще живем в эпоху юридическо­го позитивизма, отделяющего юридическую точку зрения от моральной и религиозной. И то, что плохо с нравственной точ­ки зрения, к сожалению, не всегда отвергается правом, особен­но тогда, когда оно превыше всего ставит материальные инте­ресы организованные и сильных экономических групп.

Подведем теперь некоторые итоги. В юридическом опыте, как мы видим, сходятся два вида социального регулирова­ния — посредством правовых норм (нормативное правовое ре­гулирование) и посредством интересов, за которыми всегда стоят такие регулятивные факторы, как потребности, желания, стремления, намерения, эмоции и чувства. Все указанные фак­торы действуют не поодиночке, а вместе с интересом и через интерес. Он — наиболее общий и емкий регулятор, в котором психологические и социальные мотивы поведения его носите­ля определены, приведены в известное единство. Человек, ко­торый руководствуется в своих поступках собственным интере­сом, чувствует и знает, чего он хочет, почему он должен посту­пить так, а не иначе, с какими обстоятельствами он должен считаться при достижении своих целей, от чего можно, в кон­це концов, отказаться, а на чем следует упорно настаивать. На базе подлинного и богатейшего психологического и социаль­ного материала действующий субъект осознает свой интерес как требование к поведению, прежде всего своему, как веле­ние, выраженное в волевой, императивной форме.

Собственно, данная форма вместе с содержанием, которое удовлетворяет формуле «я хочу то-то», и делает интерес само­стоятельным социальным регулятором общественных отноше­ний. Но здесь уместно вспомнить, что юридическая норма есть императив, требование к поведению людей, выступающих в ка­честве носителей интересов, так что отношение нормы права и интереса можно представить как отношение между требования­ми, направленными на один и тот же объект — правовое пове­дение заинтересованных лиц. В чем-то эти требования могут сходиться, расходиться, совпадать полностью или частично, поддерживать или отрицать друг друга. Отсюда многообразие вариантов связи между правом и интересами, многие из кото­рых рассмотрены или упомянуты выше. Замечательно, если ин­тересы человека требуют в принципе того же поведения, какого добивается от него право. Тогда у законодателя появляется воз­можность поработать с подобного рода интересами в целях адаптации их к условиям правового регулирования. Процесс адаптирования интересов, внутренние требования которых бо­лее или менее отвечают целям правовой системы, мы обозначи­ли как институционализацию, а сам интерес после прохождения данного процесса и приобретения некоторых юридических свойств — как специальный юридический институт, относя­щийся к институциональной структуре права. В сущности, это отвлеченный от множества конкретных деталей, всеобщий, ти­пизированный интерес личности, выраженный в норме права, а через нее — в субъективных правах и юридических обязанно­стях либо представленный как законный интерес. В сложных социальных условиях, в обстановке политической борьбы эти интересы на стадии правотворчества, как правило, приглаже­ны, несут на себе следы различных компромиссов.

Интерес, выраженный посредством методов юридической институционализации в субъективном праве, «не умирает» в нем, не теряет своих изначальных регулятивных качеств. В пол­ной мере они разворачиваются на стадии реализации, примене­ния норм права, где субъективные права, осуществляемые в рамках правоотношения, связаны через выраженный в них все­общий, типизированный интерес с движением значительного числа вполне реальных, «живых», индивидуальных и коллек­тивных, частных и публичных интересов. В правоприменитель­ной практике люди руководствуются ими, исходя из указаний и требований, установленных правовыми нормами. Но было бы неправильным считать, что имманентные требования отдель­ного, индивидуального интереса обезличены и растворены во всеобщей правовой норме. В некоторых случаях норма, дейст­вительно, требует от субъекта права — носителя интереса пол­ного и безоговорочного подчинения общему началу. Однако в других ситуациях — и их, пожалуй, больше — единственным либо основным требованием нормы права является свободная реализация индивидуальных интересов, передача юридического решения по определенным вопросам на усмотрение самого за­интересованного лица.

Помимо юридически институционализированных интере­сов, выраженных в субъективных правах либо представленных как законные, есть еще масса социальных интересов, которые по разным причинам не стали предметом внимания субъекта правотворчества, не получили выражения в нормах права, но с ними постоянно сталкивается правоприменитель. Не все, но многие из них, будучи непротивоправными, безвредными, не противоречащими морали и правилам общественного прили­чия, находятся под покровом права, пользуются постоянно или время от времени его защитой. В сферу осуществления юридических норм они приходят со своими требованиями, ко­торые удовлетворяются носителями данных интересов, может быть, скорее чем правовые. Отсюда возникают нередкие ситуа­ции, когда нормы права регулируют по существу уже опреде­ленным образом урегулированные отношения. Интерес — все равно, признан он юридически или нет — выступает как перво- проходческий регулятор. Учредители коммерческих и некоммер­ческих организаций, прежде чем воспользоваться нормами о порядке избрания руководящих органов, как правило, догова­риваются о распределении должностей в этих органах на базе взаимного учета интересов. Отправляясь на учредительное соб­рание, они обычно знают, кто на что претендует, кто будет ге­неральным директором, кто войдет в состав правления и т. д. То же самое мы видим на уровне высокой политики, при рас­пределении министерских портфелей, назначении высших должностных лиц. Нормы права нужны для официального оформления, придания легитимного характера ситуациям, ко­торые необратимо складываются в результате их урегулирова­ния на базе интересов.

Можно подумать, что право действует на поверхности об­щественной жизни, а всю черновую, подспудную регулятив­ную работу осуществляют человеческие интересы (потребно­сти, желания, намерения и т. п.), что положение дел в общест­ве зависит не от закона и нормы, но определяется «раскладом» социальных интересов. Но этот вывод был бы пессимистиче­ским даже для нашего времени, которое дает немало поводов так думать. Какой бы ни была регулятивная сила интересов, они (вернее, их носители) постоянно ищут юридического при­знания, покровительства права, выхода на поверхность — в об­ласть официальных, защищаемых государством отношений. Выше мы пытались выяснить, почему это происходит. Допол­нительно укажем на то обстоятельство, что, выступая в качест­ве социальных регуляторов, нормы права и интересы предпола­гают друг друга, рассчитаны на совместное действие и взаимную поддержку. И тот, и другой регулятор в определенной обста­новке может быть ведущим. В одних случаях интересы активно действуют, заставляют человека что-то делать, удерживают, требуют, призывают, а юридическая норма как бы «пригляды­вает» за ситуацией и предупреждает противоправные действия, в других — наглядно проявляется первенство интересов как со­циально-контролирующей инстанции над реализацией норм права. Возможное «разделение труда» между нормами и инте­ресами является свидетельством формирования «свободных способов правового регулирования», как нельзя лучше соответ­ствующих современным взглядам на развитие рыночной эко­номики и политической системы либерального типа.

Проходя этапы апробации в юридической сфере, интерес- регулятор находит краткий путь к юридической институциона- лизации, становится фактором роста права. Например, те же принципы диспозитивности и дискреции дают возможность субъекту правоприменения свободно выбирать вариант дейст­вия в широких рамках юридической нормы. Легко предполо­жить, что выбирается вариант, который в наибольшей мере отвечает интересам действующих лиц. В процессе многократ­ного повторения данный вариант закрепляется, приобретает стереотипный характер, в результате чего в правопримени­тельной практике формируется модель правового действия, а она, в свою очередь, может воплотиться в новой юридической норме. Это один из примеров, показывающих, что отношения между нормами права и интересами развиваются циклически, включают в себя взаимные переходы и воплощения, на кото­рые современная юридическая наука мало обращает внима­ния. Поэтому юристы не всегда способны ответить, почему правовое регулирование временами осуществляется то более или менее благополучно, то с непрерывными провалами, сры­вами, неудачами, кризисами. Здесь простые объяснения вроде того, что состояние преступности в стране зависит от хорошей или плохой работы правоохранительных органов, никого не удовлетворяют. Исследовательские задачи юристов идут даль­ше собственно правовой сферы, проникают в широкий мир со­циальных и экономических институтов, совокупное действие которых создает определенный порядок в обществе, обеспечи­вает общий уровень социального регулирования, усиливает (либо снижает) возможности нормативно-регулятивныгх сис­тем, включая право. Исходя из этого, считаем необходимым уделить внимание институциональным аспектам социального регулирования.