§ 1. Изменения права: эволюционизм

Прежде всего, если любая эволюция является синонимом из­менения, то любое изменение, даже адаптация, не обязательно отвечает эволюции, так как в эволюционистской теории любая эволюция должна выражаться в изменении состояния данного ин­ститута. Для Р.-Л. Карнейро, который, слегка изменив его, воспро­изводит данное Г. Спенсером определение, «эволюция это переход от состояния относительно неопределенной и несвязанной одно­родности к состоянию относительно определенной и связанной раз­нородности через последовательные процессы дифференциации и интеграции».

Этой схеме отвечает классическое выражение разницы меж­ду традиционными и современными обществами. Первые должны были характеризоваться высокой интегрированностью индивида в группы и групп между собой посредством сплава из политики, религии и права путем чисто механической солидарности. В то время как во вторых уже далеко продвинулось социальное деле­ние: солидарность основана на этом делении и носит органический характер, государство является институциональным выражением этого деления, наконец, право, приобретая автономию по отноше­нию к другим формам социальной регуляции, имеет все необходи­мые условия для распространения сферы своего применения (в подтверждение часто упоминают в качестве фактора развития римского права его раннюю секуляризацию).

Восприняв этот принцип, остается применять его. Однако это возможно лишь при наличии точной измерительной шкалы, соче­тающей целый ряд надлежащих индикаторов, позволяющих про­вести сравнение различных культур. В XIX в. у сторонников эво­люционистской концепции были в распоряжении лишь разроз­ненные концептуальные инструменты.

Но любой эволюционный прогресс должен выражаться в изме­нении и усложнении качества. А ведь некоторые мутации адаптив­ного характера не являются эволюцией. Конкретный пример позво­ляет лучше понять это различие. В XIX в. индейцы амагуака (Перу) подверглись вылазкам соседних племен, рост которых угрожал са­мому их существованию. Чтобы защитить себя от подобных выла­зок, они стали более часто, чем прежде, кочевать по своей терри­тории и рассеивались на различные стоянки уменьшенного разме­ра. Одновременно их социальная организация и церемониал стали более упрощенными, чем раньше. В этом случае имеет место имен­но адаптивное изменение, позволяющее этому обществу лучше со­противляться своим соседям, но это не эволюция, поскольку речь идет об изменении от сложного к более простому.

Отождествление эволюции с усложнением состояния, казалось, находило подтверждение в физике. Наше мироздание зародилось пятнадцать миллиардов лет назад. С самого начала материя несла в себе информацию, необходимую для последующей Организации, ко­торая проходила под знаком возрастающего усложнения состояния путем объединения простых элементов, которые формировали бо­лее сложные существа. И все это происходило без того, чтобы зна­чительно возрос беспорядок от такого рода корреляции: мир пре­терпевает эволюцию в условиях практически постоянной энтропии. Эта эволюция еще не закончена, и нет никакого основания предпо­лагать, что в далеком будущем человека не заменит более совер­шенное существо. Ведь, как хорошо сказал Дарвин, естественный отбор объясняет развитие и исчезновение живых существ.

Тем не менее экстраполяция этой идеи на человека представ­ляется рискованной. С одной стороны, потому, что временная шка­ла не совсем одна и та же. Если мир существует уже миллиарды лет, человек появляется всего два или четыре миллиона лет на­зад, мы же знаем от этого периода лишь небольшой отрезок.

На примере этих аргументов очевидно, насколько рискован­ными и неточными являются понятия эволюции иусложнени- стояния, когда их пытаются применить к человеческим обществам. Но эволюционизм нуждается в дополнении к своим определениям и на другом уровне: следует ли рассматривать идеи эволюцио­низма как выражение жестко определенной и однолинейной эво­люции или следует все же допустить, что эволюция во всех обще­ствах происходит неодинаково?

Однолинейный эволюционизм. Однолинейный эволюционизм рассматривает человеческие общности как некое связное и единое целое, подчиненное глобальным и общим законам трансформации, которые позволяют всем обществам пройти через фазы развития, одинаковые как по своему содержанию, так и по своей сменяемо­сти, переходя гармонично из одной в другую. «Дикие» общества, именуемые при этом «первобытными», представляют, таким об­разом, исходную стадию развития, через которую прошли наши собственные общества, так же как самые «простые» из этих пер­вобытных обществ — охотники, рыбаки, собиратели — служат иллюстрацией доисторических обществ.

В политическом плане эволюция приводит нецентрализован­ные системы к централизованным и этатистским формам. В юри­дическом плане она позволяет придать праву специфический ха­рактер по отношению к морали и религии и перенести постепен­но процесс зарождения права с социальной группы (обычай) на государство (закон). Эволюция создает условия для возникновения специализированного карательного аппарата (возникновение и раз­витие судебных систем) начиная с «примитивных» форм, где кон­фликты решаются самими сторонами (месть), тогда как в цивили­зованных обществах их разрешение зависит от все более решаю­щего вмешательства третьей стороны (посредник, арбитр, судья), чьи полномочия возрастают вместе со статусом представителя общества.

Некоторые учебники истории права воспроизводят эту схему: на смену опасностям личной мести, практикуемой дворянами или феодальным воинством, приходит внутреннее умиротворение, во­царяющееся благодаря последовательному сужению частного во­енного права в пользу города-государства или монархического го­сударства. Если в нашей истории права эволюционизм встречает­ся часто, то в социальной антропологии он не имел длительного успеха; к 1900 г. он теряет свои позиции и практически исчезает к 1940 г.

Правовой эволюционизм и эволюционизм социальный осно­вываются тем не менее на общем историческом основании, сфор­мировавшемся в XVIII в. при разрыве с циклической концепцией времени. Первым подверг сомнению эту концепцию Вико (1668— 1744), различавший в своем трактате «Основания новой науки» (1725)^[6] три эпохи (поэтическую, героическую, эпоху прогресса че­ловеческого разума) в развитии всех народов. Вольтер присоеди­нился к этому течению, так же как и Фергюсон, который в своей «Истории гражданского общества» (1767) модернизировал закон Вико, различая три стадии (Дикость, Варварство, Цивилизация), которые воспринял Л.Г. Морган в XIX в. В 1760 г. в «Языке исчис­лений» Кондильяк довольно удачно резюмирует дух эволюцио­низма так, как он трактовался в эту эпоху: «Мы, которые считаем себя образованными людьми, должны бы испытывать потребность отправиться к самым невежественным народам, чтобы познать у них начало наших открытий: ибо именно в этих началах испыты­ваем мы наибольшую потребность; мы не знаем о них, поскольку уже давно мы перестали быть учениками природы».

Более близкие для нас первые теории Л. Леви-Брюля (к кото­рым он вернется в конце жизни, в частности под влиянием А. Бергсона) свидетельствуют о крайней стойкости эволюциониз­ма: за «предлогической» ментальностью диких обществ, неспособ­ной к абстрагированию (многие традиционные общества не имеют свода определенно выраженных юридических правил, отсюда не­обходимость прибегать к процессуальному анализу поведения людей, чтобы реконструировать право этого общества), следует мысль цивилизованных людей, характеризуемая высшими дости­жениями. К. Леви-Строс хорошо доказал ложность такого разли­чия, показав, что и традиционные, и современные общества обла­дают рациональным и абстрактным мышлением, но пользуются ими по-разному. Позднее, в 1935 г., появляется первое издание (на английском языке) книги А.С. Даймонда «Эволюция права и поряд­ка», которая воспроизводит применительно к праву старую трой­ную классификацию Моргана. Тем не менее именно в XIX в. на долю эволюционизма выпала самая большая удача.

Правовой эволюционизм XIX в. XIX в. — это время создате­лей кафедральных соборов, если пользоваться выражением А. Негри. Благодаря законам эволюционизма предпринимаются по­пытки написать сравнительную историю всех известных обществ, как экзотических, так и западных, соединенных регулярностью од­них и тех же диахронических механизмов. Но авторы этих трудов не имеют почвы под ногами: они занимаются антропологией, как если бы они были историками, работающими в кабинетах над разного рода документами, что усиливает их склонность к по­спешным обобщениям, которые впоследствии опровергает этно­графическое наблюдение. Европейские юристы вписываются в это общее движение.

В 1878 г. появляется первый номер журнала «Zeitschrift für vergleichende Rechtswissenschaft» («Журнал для сравнительной пра­вовой науки»), руководимого Ф. Бернхофтом, Г. Коном и Дж. Кох- лером. Этот журнал станет у истоков школы «сравнительной юрис­пруденции». Она ставила себе цель расширить поле исходных данных с тем, чтобы впоследствии иметь возможность создать об­щую теорию эволюции права: традиционное изучение римского и германского права следовало дополнить изучением других право­вых систем.

Новаторство сотрудников журнала заключалось прежде всего в том, что внимание юристов было обращено на зарубежное пра­во, хотя не всегда им удавалось дать теоретическое обобщение собранных данных. Эта позиция требовала от исследователей оп­ределенного мужества; так, итальянских юристов фактически за­стали врасплох, поскольку для них юридическая этнография долж­на была быть жестко привязанной к римскому праву. С другой стороны, она позволяла собрать определенный материал, который должен был помочь теоретической мысли выйти за пределы су­губо умозрительных спекуляций и обратиться к фактам.

Первая серьезная попытка обобщить достижения эволюцио­низма в праве содержится в трудах Г. Поста (хотя это было, скорее, результатом работы сотрудников журнала, заложившего основы немецкой юридической этнологии), прежде всего в его «Этнологи­ческой юриспруденции», опубликованной в 1893 г., в которой он утверждал уже на первых страницах: «Когда мы будем знать всю этнологическую юриспруденцию, мы откроем для себя всеобщую юридическую систему, выражение устремлений и возможностей человеческого существа». В двух томах своего труда Пост обозрева­ет правовые системы самых различных обществ, группируя нормы по отдельным темам (брак, наследование, уголовное право, торго­вое право и т. д.), отводит важное (хотя и не главенствующее) место институтам публичного права наряду с институтами частного пра­ва. Творчество Поста характеризует, таким образом, стремление изучить все юридические институты всех известных обществ.

Этот энциклопедизм основан на убеждении, что право являет­ся универсальным феноменом, поэтому возможна его единая тео­рия, поскольку, по убеждению самого Поста, основные направле­ния права человечества «просты, грандиозны и ясны, как законы небесных светил». Он разработал систематизацию, которая несет на себе отпечаток исторической школы права, пандектов^[7] теорий Савиньи и Иеринга. Эта систематизация выделяет определенное число общих принципов, объединенных в подобие идеального ко­декса, она уточняет все возможные исторические варианты в рам­ках исследования какого-либо отдельного правового института. Ав­торитет Поста в свое время был очень велик, причем в большей степени в Италии, чем в Германии. Он оказал, в частности, влияние на крупного романиста П. Бонфанте, который стремился достичь лучшего понимания древнего римского права, используя данные о традиционных обществах, предоставляемые этнографами.

Итальянские авторы также испытали влияние эволюционизма. С 1890 г. Дж.Д'Агуанно предлагает реконструировать первые про­явления права, обращаясь к доисторическим временам, при этом непременно используя данные этнографии. В первые годы XX в. выходит немало статей в журнале «ШуІ8Іа іїаііапа & 80сю^іа» («Итальянский журнал социологии»), свидетельствующих о тех же позициях. Но самым известным итальянским эволюционистом нача­ла века следует назвать такого автора, как Дж. Мадзарелла, чья методологическая система являет, по словам А. Негри, «патетиче­ский образец научного разглагольствования, оторванного от реаль­ности и здравого смысла, с претензиями на логическую стройность и точность в конструкции, которую он стремится поддержать бла­годаря вычислению вероятностей и математическим системам».

До сих пор мы говорили о немецких и итальянских авторах. Что же можно сказать о Франции? Приходится констатировать, что эта страна блистательно отсутствует в серьезных дискуссиях по юридической антропологии. Не потому, что в ней не было круп­ных авторов, таких как Мосс и другие, но просто потому, что они не дали серьезного теоретического синтеза. Тем не менее должны быть упомянуты некоторые положения работ Э. Дюркгейма. Он прежде всего социолог, но интересовался также правом традици­онных обществ. Его ориентация является как бы совмещением функционализма и эволюционизма. В своем труде «О разделении общественного труда» он стремился понять, каким образом обще­ства переходят от первобытного состояния к современному. Меха­нической солидарности первобытных обществ соответствует ре­прессивное право. Этим обществам неизвестно разделение труда, кроме того, в них сильна статусная иерархия (вожди и пастыри, взрослые, невзрослые и т. д.), их характеризует сильно выражен­ное коллективное сознание. Право и мораль взаимно проникают друг в друга, право является прежде всего уголовным правом, поскольку любое покушение на статусную иерархию воспринима­ется как вызов всему обществу.

Напротив, органической солидарности современных обществ соответствует реститутивное право: поскольку общество разде­лено, его члены отдают предпочтение своей принадлежности к группе, к которой они принадлежат, а не связям со всем общест­вом. Нарушение юридических норм более не воспринимается как нарушение всего общественного порядка, право теряет свой «уго­ловный» характер, оно само подразделяется на различные отрас­ли; уголовное право продолжает существовать, но оно развивает­ся медленнее других отраслей права. Право становится по пре­имуществу реститутивным, т. е. самообновляющимся, так как об­щество заинтересовано прежде всего в восстановлении равнове­сия, нарушаемого проявлениями насилия.

Как видим, эта теория вписывается в эволюционистское тече­ние: она продолжает разделять человечество на два противопо­ложных типа общества с различными типами права и различны­ми видами солидарности. К тому же она носит довольно спекуля­тивный характер: преувеличивает доминирующее значение кол­лективного сознания в традиционных обществах и пренебрегает тем доказанным фактом, что во всех обществах существуют одно­временно репрессивное и реститутивное право.

Именно эти проблемы объясняют причины упадка эволюцио­низма, которые следует сейчас рассмотреть.

Критика правового эволюционизма. С конца XIX в. соци­альная антропология начинает отходить от постулатов эволю­ционизма. Американский антрополог немецкого происхождения Ф. Боас (1858—1942), специалист по обществам инуитов и севе­роамериканских индейцев, критиковал «сидящих в креслах ан­тропологов» и пробелы в их исторических реконструкциях, пред­почитая им более скромные исследования, проведенные на ос­нове четкой методологии и конкретного наблюдения исследуе­мых обществ. Он является основателем культурного реляти­визма: для него общества по своим основным характеристикам различны, поскольку человек наследует лишь генетический по­тенциал, развитие которого зависит от определенного физиче­ского и социального окружения. Напрасно пытаться найти еди­ную схему для всех обществ, поскольку различие преобладает над сходством.

Исходя из других посылок диффузионистская школа в то же самое время приходит к критике однолинейного эволюцио­низма. В 1911 г. Ф. Грабнер формулирует основные концепции этой школы. Согласно этим концепциям, существуют культур - ные комплексы, образуемые объединенными органической свя­зью культурными элементами. В различных частях света обна­ружены идентичные культурные комплексы, что дает основа­ние предполагать об их общем происхождении: речь идет о неком «культурном круге» единого происхождения, из которого эти комплексы получили распространение. Диффузионисты де­лают акцент на феномен контактов между культурами, кото­рые возникают в ходе этого распространения: если сам «куль­турный круг» представляет собой исходную форму, то рассеян­ные по всему свету культурные комплексы являются его вари­антами, измененными заимствованиями других культур в ходе процесса распространения. Не отбрасывая вклада истории, диф- фузионизм осуждает тем не менее жесткость и регулярность однолинейного эволюционизма.

Как всегда, юристы отреагируют на новые веяния с опоздани­ем. Статья М. Шмидта, появившаяся в 1918 г., рекомендует ис­пользовать положения диффузионистской теории. Но подлинным отрицанием эволюционизма, отрицанием, основанным на методо­логии культурных пространств, станет вышедшая позднее статья Тримборна. Он упрекает других авторов в том, что они слишком часто сосредоточиваются на формальном анализе юридических пра­вил без учета экономических и социологических данных; он пред­почитает высоким обобщениям монографические исследования, каждое из которых изучало бы данное общество во всей полноте. Методологические установки Тримборна здесь совпадают с уста­новками Боаса, который тоже отдавал предпочтение монографиям перед обобщающими трудами.

Таким образом, мы можем констатировать, что по меньшей мере в Германии юридическая этнология участвовала в движении, все более отдалявшем этнологию от дисциплины, давшей ей рож­дение — от истории. Эта тенденция к разделению двух дисциплин станет более четкой несколько лет спустя в творчестве Турнваль- да, основателя современной юридической этнологии.

Он сторонник противоположного взглядам Поста направления эволюционизма: напрасно, по его убеждению, стремиться собрать под сенью одной общей теории системы права традиционных и современных обществ, поскольку различие в уровнях технологи­ческого знания и форм социальной организации таково, что раз­личны прежде всего их культурные системы, это же относится и к юридическим системам каждого из этих обществ.

На примере творчества названных авторов можно четко уста­новить смысл теоретической эволюции, наметившейся в начале века: отказ от универсальных законов истории с точки зрения их применения к правовому развитию; акцент делается скорее на разнообразие правовых систем, чем на их единство; на методоло­гическом уровне они настаивают на необходимости написания ско­рее монографий с четко очерченным предметом исследования, чем обобщающих трудов, для которых, если и предположить, что од­нажды они станут возможными, время еще не пришло.

Следуя этому направлению мысли, получает распростране­ние прикладная антропология; экспериментальным полем для ос­новных европейских наций стала территория их колоний. Эта но­вая дисциплина — реакция на чрезмерную систематизацию сугу­бо теоретической антропологии.

Прикладная юридическая антропология. Развитие приклад­ной юридической антропологии тесно связано с наличием колони­альной территории. Германия в этом смысле была обделена, ибо Версальский договор лишил ее колоний. Кроме того, в 1939 г. под воздействием нацизма (с которым Турнвальд, к сожалению, по­шел на некоторые компромиссы) редакция «Журнала для сравни­тельной правовой науки» исключила из своих рядов всех авторов- негерманцев. С окончанием войны наступает девятилетний период молчания, после которого немецкая юридическая этнология будет развиваться преимущественно в философском и методологическом направлении. В Италии колониальные захваты, в частности в Со­мали, позволяют авторам вести полевые исследования, имеющие целью в основном проблемы культурной ассимиляции местного населения и функционирования колониальной администрации. Задачи теоретического порядка становятся редкостью, а те, кто их формулируют, например, Черулли и Колюччи, выступают про­тив эволюционистских теорий Поста и Мадзареллы. Во Фран­ции также получает широкое распространение прикладная ан­тропология; интерес авторов направлен предпочтительно на аф­риканские колонии, эта черта будет всегда преобладать во фран­цузской юридической антропологии. Юристы посвятят свои уси­лия редактированию сборников обычного права, но даже если пер­вые попытки в этой области относятся к 1897 г., они, в конечном счете, дали лишь частичный и малоудовлетворительный резуль­тат.

Можно было бы подумать, что перед лицом такого двойного движения как в области теории, так и на практике, эволюцио­низм отойдет окончательно в прошлое. Если его недостатки слиш­ком были очевидными, чтобы не подвергать его вновь сомнению, следует все же соотнести его со своей эпохой. Тем не менее, сознавая его исходную неточность, некоторые авторы все же вновь обратились к тезисам эволюционизма, придав им более утончен­ный характер.

Однолинейный эволюционизм в исторической перспективе.

Когда у Дж. Фрейзера в конце его жизни спросили , видел ли он когда-либо хотя бы одного из дикарей, которым он посвятил все свое творчество, тот ответил: «Упаси меня бог!». Эволюционистов много упрекали в том, что они пренебрегают работой на местах. Но следует учитывать, что в то время сама эта мысль казалась неуместной: антропологи считали, что работа сознательных и ком­петентных наблюдателей, которыми они располагали в различных частях света, могла экономить им время, поскольку масштаб по­ставленной задачи требовал, чтобы они не теряли время даже на редактирование монографий. Мы часто говорим об очевидных не­достатках этого однолинейного эволюционизма, забывая о его за­слугах. Вспомним и о некоторых из них.

Эволюционистам удалось выйти за рамки изучения текстов римского права, чтобы заявить о необычайном богатстве других систем права. Их заслуга состояла в попытке описать эти системы в соответствующих терминах, чтобы социально-экономические дан­ные могли занять подобающее им важное место, что совсем не отвечало представлениям большинства юристов того времени. Спо­собны ли мы ощутить эмоциональное напряжение — и, быть мо­жет, интеллектуальное опьянение, — испытанное, скажем, Бахо- феном, когда он писал: «Среди хаоса мы замечаем систему; вместо произвола мы признаем необходимость»? В действительности он был основателем сравнительного права, которое впервые стал преподавать Мэн в Оксфорде двадцать лет спустя. Заметим так­же, что, несмотря на ошибки эволюционизма, его уроки отличны от уроков расизма, которому он противостоял: неодинаковость уровней культурного развития не является чем-то врожденным и непреодолимым, поскольку является производным от технологи­ческих и экономических факторов.

Неоэволюционисты. Подвергаясь нападкам со стороны теоре­тиков различных направлений, эволюционизм вновь появляется лишь к 1943 г. в виде новой, более разработанной концепции¹. Несколько лет спустя Стюарт разрабатывает концепцию много­линейной эволюции, предугаданной Мэном: наблюдение за обще­ствами, не связанными между собой, позволяет выявить законо­мерности в изменении культур. Но в отличие от сторонников од­нолинейной эволюции Стюарт считает, что нельзя из этих парал­лелей выводить всеобщие законы. В 1963 г. Карнейро, оспориваю­щий это последнее ограничение, вводит понятие дифференциаль­ной эволюции: каждое общество развивает различные элементы своей культурной системы, в том числе и права, причем в раз­личной степени и в различных ритмах, что также предугадал Тейлор в 1871 г. Одновременно, желая заполнить серьезный пробел авто­ров XIX в., неоэволюционисты стремятся создать точный измери­тельный инструмент для оценки культурных изменений: в 1956 г. Наролл разрабатывает «индекс социального развития», в котором право фигурирует наряду с другими эталонами меры, сравни­тельное использование которых позволяет достигнуть количест­венно выражаемых результатов в виде графиков и формул. Заме­тим, что создание таких таблиц конкретизирует и даже акценти­рует наглядным образом одну из ключевых идей эволюционизма, которая не является самой уязвимой для критики: существуют более или менее развитые общества. В действительности же мате­матический характер этих графиков не должен создавать иллю­зий: они подвержены определенной идеологии, не только класси­фикационной, но прежде всего устанавливающей иерархические подчиненности.

В юридическом плане наилучшим представителем неоэволю­ционизма является, несомненно, Э. Адамсон-Хобель, который в опуб­ликованной в 1954 г. книге «Право первобытного человека» разви­вает свою концепцию «общего смысла эволюции права». Для него не существует однолинейного развития права, но он считает вслед за Спенсером, что происходит переход от простого к сложному. На уровне способов производства хронологические связи между ого­родничеством и пастбищным хозяйством должны измениться (па­стбищное хозяйство не обязательно предшествует огородничест­ву), ибо все зависит от экологических условий. Кроме того, обще­ство не обязательно должно пройти через все стадии эволюции (так, инуиты перешли практически от охотничества-собиратель- ства к современному хозяйству). Но общий смысл эволюции в том, что она происходит под знаком возрастания юридических норм и согласительных процедур разрешения конфликтов, при этом мы не должны рассматривать общества с «минимальным правом» как общества качественно низшие по отношению к другим. Ясно, что у

¹ См: White L. A. Energy and the Evolution of Culture // American Antropologist. 1943. № 45. P. 335—356.

4. Заказ № 1837.

более первобытных обществ (таких, как общества собирателей и охотников) мало права. Не потому, что они более анархичны, чем цивилизованные общества, а просто потому, что у них меньше потребности в праве. Их более сильно выраженная однородность и то обстоятельство, что отношения носят более открытый харак­тер, имеют своим следствием более редкие конфликты и, следо­вательно, делают право менее необходимым. В действительности право начинает реально появляться лишь с переходом к сельско­му хозяйству. Юридические нормы становятся более определенно выраженными, более детальными и более многочисленными; орга­низация контроля за их исполнением переходит от родственных структур к обществу и его представителям, появляется публич­ное право.

Наконец, можно увидеть близость позиций этих авторов и политолога Ж. Лапьера, для которого возникновение государства вписывается в эволюционную схему, которая не везде одинакова, но все же подчиняется одному определяющему фактору. Общест­ва, чья политическая система достигла такой степени специализа­ции и дифференциации, что подошла к организации государст­венного типа, были обществами, которые были поставлены перед необходимостью перемен по различным причинам внутреннего или внешнего порядка и смогли адаптироваться к этой необходимости, осуществив это важнейшее нововведение, каковым является госу­дарство. Но не все общества были на это способны. Те, кому это не удалось, исчезли. В противоположность Кластру Лапьер не думает, что государство это бич, напротив, для него это выраже­ние процесса адаптации к переменам.

Тезисы неоэволюционизма свидетельствуют, на наш взгляд, о более глубокой проработанности этих идей по сравнению с идея­ми, выдвинутыми в XIX в. Невозможно отрицать, что все общест­ва изменяются, что они воспринимают или отвергают перемены, что формы этих перемен различны, что они не следуют одна стро­го за другой, что эти различия не запрещают искать общие законы путем сравнительных методов. Все это должно быть занесено в актив неоэволюционизма. Но он, однако, не свободен от критики. С одной стороны, само использование понятий эволюции и усложне­ния качественного состояния увековечивает старую идею о каче­ственной иерархии между различными обществами, которая про­исходит от трудно воспроизводимого философского выбора (а сту­денты должны знать, что за каждой теорией, какой бы строго объективной она ни была, всегда кроется определенный философ­ский выбор). С другой стороны, концепция «общего смысла эволю­ции права» вызывает вопрос. На методологическом уровне, как мы скоро убедимся, Хобель справедливо подчеркивает, что право в традиционных обществах выражается скорее в процессах, неже­ли в самих фиксированных нормах. Обоснован ли тогда вывод, что эволюция касается не только формы, в которую облекаются пра­вовые явления, но и их качественного и количественного совер­шенствования? Иными словами, использование процессуального метода, видимо, ведет к признанию, что правовые системы тради­ционных обществ столь же сложны, как и у современных обществ. Формулируя эти вопросы, надо было сделать второй большой выбор в юридической антропологии. Он принял форму дискуссии, которая продлилась полвека.