<<
>>

Глава 9. Подсчет очков: чья экономика больше — моя или ваша?

Как я уже упоминал, в конце 1980-х годов я был молодым спичрайтером, работавшим на губернатора штата Мэн. Одной из моих обязанностей был поиск шуток. «Забавных шуток. - пре­дупреждал меня хозяин, — таких, чтобы люди животики надрыва­ли от смеха, а не просто хихикали».
Одну из этих шуток я выделил бы и сегодня, более чем 10 лет спустя. Не потому, что она и теперь вызывает смех, но, скорее, потому, что она напоминает о том, о чем мы тоща думали. Вспомните, в те времена президентом был Джордж Буш-старший, а вице-президентом — Дэн Куэйл. Новая Англия как раз переживала экономический спад, который особенно сильно ударил по штату Мэн. Между тем Япония казалась локомотивом мировой экономики. Вот примерное содержание той шутки.

Когда Джордж Буш проводил каникулы в Кеннебанкпорте, ему на голову упала одна из его любимых подков. Он впал в кому. Через 9 месяцев Буш приходит в сознание и видит президента Куэйла, стоящего возле его постели. «Войны нет?» — спрашивает м-р Буш.

«Нет. Страна наслаждается миром», — отвечает президент Куэйл.

«Каков уровень безработицы?» — спрашивает м-р Буш.

«Примерно 4%», — отвечает президент Куэйл.

«А инфляция?» — вопрошает м-р Буш.

«Под контролем», — говорит президент Куэйл.

«Потрясающе, — изумляется м-р Буш. — А сколько стоит булка?»

Президент Куэйл нервно чешет голову и отвечает: «Около 240 иен».

Верьте не верьте, но эта шутка действительно вызывала смех до колик. Отчасти смешно было представлять Дэна Куэйла в роли президента, но самое смешное заключалось в том, что шутка раз­ряжала общую обеспокоенность тем, что Япония находилась на грани обретения мирового экономического господства. Времена определенно меняются. Теперь мы знаем, что Японии предстояло пострадать от экономической стагнации, продолжающейся бо­лее десятилетия, тогда как США вступили в самый длительный в своей истории период экономического роста.

Индекс Никкей, отражающий движение цен на японском фондовом рынке, се­годня находится на более низком уровне, чем тогда, когда губер­натор Мэна потешал слушателей рассказанной выше шуткой.

Почему все экономики, богатые и бедные, развиваются скач­ками, запинаясь и переходя от периодов роста к периодам спадов и снова к периодам роста? Длительный, здоровый рост американ­ской экономики в 1990-х годах закончился спадом 2001 г. В период бума спрос на рабочую силу был настолько велик, что в рестора­нах быстрого питания работникам платили хорошие премиаль­ные, выпускники колледжей получали миллионные опционы на приобретение акций и любой, кто хоть как-нибудь шевелился на фондовом рынке, получал приличные доходы. Затем кто-то дал обратный ход. Разделы деловых новостей вскоре заполнились историями об увольнениях, банкротствах и падении котировок акций. Бум был нам больше по нраву. Что же случилось?

Для того чтобы понять цикл «спад — подъем», т. е. «цикл деловой активности», как называют его экономисты, нам необходимо сна­чала овладеть инструментами измерения современной экономи­ки. Если бы президент США действительно вышел из комы после удара подковой по голове, то, бьюсь об заклад, в числе первых заданных им вопросов был бы вопрос о валовом внутреннем про­дукте, или ВВП. ВВП — это стоимость всех товаров и услуг, произведенных экономикой. Суммируйте рыночные цены всех товаров, произведенных в США, и всех оказанных американцами услуг — и вы получите валовой внутренний продукт. Когда заголов­ки кричат о том, что в таком-то году экономика выросла на 2,3%* речь идет о росте ВВП. Это попросту означает, что США как страна произвели на 2,3% больше товаров и услуг, чем годом раньше. Сходным образом, когда мы говорим о том, что государственное образование способствует экономическому росту, то имеем в виду, что государственное образование повышает темпы роста ВВП. А если у нас спрашивают, улучшилось ли экономическое положение какой-то африканской страны в 2002 г. по сравнению с 1990 г., наш ответ начнется (но, разумеется, не закончится) описанием того, что произошло с ВВП этой страны за десятилетие.

Можем ли мы измерить наше коллективное благосостояние количеством товаров и объемом услуг, производимых нами? И да, и нет. Начнем с «да», хотя до того, как эта глава закончится, мы дойдем и до «нет». ВВП — довольно приличный показатель нашего благосостояния по той простой причине, что потребить можно только то, что произведено, — либо потому, что мы потреб­ляем произведенное непосредственно, либо потому, что мы обме­ниваем произведенное нами на товары, произведенные в других странах. Житель страны, в которой ВВП на душу населения равен 1000 дол., не может потреблять на 20000 дол. Откуда именно возьмутся дополнительные товары и услуги на сумму 19 тыс. дол.? То, что мы потребляем, может ненамного отличаться от того, что мы производим, точно так же, как расходы семьи могут на ка­кое-то время отличаться от ее доходов. Однако в долгосрочной перспективе производство страны и ее потребление должны быть почти тождественными величинами.

Я вынужден сделать две важные оговорки. Во-первых, то, что нас интересует, — это реальный ВВП, который означает, что количественный показатель ВВП следует откорректировать на уровень инфляции. Номинальные показатели, напротив, не от­корректированы на уровень инфляции. Если номинальный ВВП в 2002 г. вырос на 10%, но инфляция составляла также 10%, то фактически мы ничего не произвели в большем объеме. Мы всего лишь продали тот же объем товаров и услуг по более высоким Ценам, что вовсе не повысило наше благосостояние. Ваш зарабо­ток, скорее всего, вырос на 10%, но на столько же возросли цены на все, что вы покупаете. В сущности, это экономический эквива­лент размена десятидолларовой банкноты на 10 бумажек по одно­му доллару — бумажник вроде бы распухает, но богаче от этого вы не становитесь. В следующей главе мы подробнее рассмотрим инфляцию. Пока же достаточно сказать, что наш уровень жизни зависит от объема товаров и услуг, который мы приносим в дом, а не от цен, указанных в кассовых чеках.

Во-вторых, нас интересует ВВП на душу населения, т.

е. на­циональный ВВП, разделенный на численность населения стра­ны. Здесь опять же необходимо избежать выводов, которые могут ввести нас в страшное заблуждение. ВВП Индии равен 427 млрд дол., а ВВП Израиля — 97 млрд дол. Какая из этих стран бога­че? Богаче Израиль, причем намного. В Индии проживает почти миллиард человек, а в Израиле — всего лишь 6 млн; в расчете на душу населения ВВП в Израиле равен 16180 дол., тогда как в Индии — только 440 дол. Сходным образом, если в течение какого-то года экономика страны растет на 3%, но население за этот же год увеличивается на 5%, то ВВП на душу населения в этой стране падает. Страна производит больше товаров и услуг, но не настолько, чтобы темпы ее экономического развития соот­ветствовали темпам роста населения: оно растет быстрее.

• • •

Если посмотреть на реальный ВВП Америки, то этот показатель поведает нам о нескольких вещах. Во-первых, по мировым стан­дартам американская экономика огромна. ВВП США равен при­близительно 10 трлн дол., т.е. ВВП примерно 15 стран Европей­ского Союза, вместе взятых. Второй по мощи экономикой мира является экономика Японии, ВВП которой ненамного превышает 4 трлн дол. Если судить по ВВП на душу населения, мы богаты и по мировым стандартам, и по стандартам нашей собственной истории. В 1998 г. в США ВВП на душу населения равнялся примерно 30 тыс. дол., т.е. был чуть ниже аналогичного показа­теля у Японии или Швейцарии, но все равно почти самым высо­ким в мире. Наш реальный ВВП на душу населения вдвое выше того, каким он был в 1970 г., и втрое выше показателя 1950 г.

Другими словами, средний американец сегодня втрое богаче, чем был в 1950 г. Каким образом это могло произойти? За отве­том вернитесь к главе 6. Мы стали более производительными. Сутки не стали длиннее, но то, что мы можем сделать за 24 часа, изменилось коренным образом. Федеральный резервный банк Далласа предложил новый способ отображения нашего экономи­ческого прогресса в XX в.: сравните, сколько нам надо работать для того, чтобы приобрести самые необходимые товары, с тем, сколько нам пришлось бы работать ради этого в 1900 г.

Как объяс­няют должностные лица этого банка, «зарабатывание денег тре­бует времени, поэтому, когда мы делаем покупки, мы на самом деле тратим время. Реальная стоимость жизни измеряется не в долларах и центах, а в часах и минутах, которые мы должны посвятить работе ради того, чтобы жить»1.

А вот и конкретные цифры. Пара чулок столетие назад стоила 25 центов. Известно, что средняя заработная плата в то время равнялась 14,8 центам в час, поэтому реальная стоимость пары чулок в 1900 г. для среднего американца равнялась одному часу и 41 минуте труда. Если сегодня отправиться в универмаг, то окажется, что чулки (колготки) вроде бы дороже, чем в 1900 г., но на самом деле они ничуть не дороже. Чулки сегодня стоят около 4 дол., а средняя заработная плата в Америке более 13 дол. в час. В результате пара чулок обходится среднему американско­му работнику всего лишь в 18 минут труда, что является ошелом­ляющим улучшением по сравнению с часом и 41 минутой труда, в которые обходились чулки в 1900 г.

То же самое можно сказать и в отношении большинства това­ров. Если ваша бабушка жалуется на то, что цыплята для жарки сегодня стоят дороже, чем во времена ее детства, она права толь­ко в самом примитивном техническом смысле. Цена цыпленка весом в три фунта действительно возросла с 1,23 дол. в 1919 г. До 3,15 дол. в 1997 г. Но в действительности бабушке не на что жаловаться. «Рабочее время», необходимое для того, чтобы за­работать денег на покупку цыпленка, существенно сократилось. В 1919 г. средний рабочий затрачивал 2 часа 37 минут для того, чтобы заработать достаточно денег для покупки цыпленка (и, как в догадываюсь, по меньшей мере, еще 45 минут на то, чтобы заработать денег на покупку томатного соуса). Короче говоря, вам пришлось бы работать большую часть первой половины дня только для того, чтобы заработать себе на ланч. А сколько надо работать для того, чтобы «заработать» цыпленка сегодня? 14 ми­нут — время одного телефонного звонка. Посвятите его рабо­те — и без хлопот и забот получите воскресный обед.

Пропустите чат-конференцию на сайте передачи «Survival» — и, пожалуй, сможете заодно накормить и соседей.

Помните времена, когда вид человека, разговаривающего в ре­сторане по сотовому телефону, был в диковинку и это зрелище даже слегка впечатляло? (Хорошо, это было не так уж давно, и все же сотовый телефон в середине 1980-х годов точно был новинкой.) В этом нет ничего удивительного: тогда сотовый телефон «стоил» среднему американцу примерно 456 часов труда. 20 лет спустя сотовые телефоны стали обыкновенными предметами, вызыва­ющими общее раздражение в значительной мере потому, что они есть у всех. Причиной того, что сотовые телефоны есть у всех, является то, что сегодня они «стоят» примерно 9 часов труда сред­него работника, т. е. на 98% меньше, чем 20 лет назад.

Мы принимаем материальный прогресс за непременную дан­ность, а не следовало бы. Стремительное повышение уровня жиз­ни вовсе не было нормой на протяжении истории человечества. Роберт Лукас-младший, удостоенный в 1995 г. Нобелевской пре­мии за огромный вклад в изучение макроэкономики, утверждает, что даже в самых богатых странах мира явление устойчивого роста уровня жизни наблюдается всего лишь на протяжении нескольких столетий. Другие экономисты пришли к выводу о том, что темпы роста ВВП в Европе с 500 до 1500 г. были фактически нулевыми2. Недаром этот период называют «темными веками».

Нам также следует прояснить, что означает утверждение: страна в начале XXI в. бедна по мировым стандартам. Как я уже отме­чал, в Индии ВВП на душу населения равен 440 дол. Но давайте переведем это в нечто большее, чем просто цифры. В современ­ной Индии 500 тыс. человек страдают болезнью Хансена, более известной миру под названием проказы. Проказа — заразное заболевание, поражающее ткани тела и нервы, оставляющее жуткие шрамы и уродующее конечности. Самое поразительное заключается в том, что болезнь Хансена легко излечима, и если диагностировать заболевание на ранней стадии, выздоровление будет полным. Сколько стоит лечение от проказы? Легкий случаи проказы можно излечить одной дозой антибиотика, которая стоит 3 дол.; в более запущенном случае понадобится курс лечения тре­мя антибиотиками стоимостью 20 дол. Всемирная организация здравоохранения предоставляет лекарства даже бесплатно, но инфраструктура здравоохранения в Индии недостаточно развита для того, чтобы выявлять больных проказой и обеспечивать их необходимым лечением3.

Итак, полмиллиона индийцев искалечены болезнью, лечение от которой стоит 3 дол. Вот что значит иметь ВВП на душу насе­ления в размере 440 дол.

Сказав все это, замечу, что ВВП, как и любой другой статис­тический показатель, — всего лишь одна из мер. Трудно втиснуть сложные сущности в один-единственный количественный показа­тель, который, впрочем, дает некоторое представление об уровне роскоши в стране. Перечень недостатков ВВП как меры социаль­ного прогресса велик. ВВП не учитывает неоплачиваемую эконо­мическую активность вроде домашней работы. Если вы готовите обед, присматриваете за-детьми и наводите порядок в доме, ничто из этого не найдет отражения в официальных данных о нацио­нальном производстве. Однако если вы заказываете еду по теле­фону, забрасываете детей в детский сад и нанимаете уборщицу, все это будет отражено в ВВП. ВВП не учитывает и вред, на­носимый окружающей среде: если какая-нибудь компания под корень вырубает девственный лес, чтобы сделать из древесины бумагу, цифры ВВП отразят стоимость бумаги, но исчезнувший лес никак не уменьшит величину ВВП. Действительно, ВВП чужды какие-либо ценностные суждения. Доллар, затраченный на строи­тельство тюрьмы или очистку территории от последствий природ­ной катастрофы, будет зачтен в ВВП, хотя для нас было бы луч­ше, если бы тюрьмы были не нужны и не случалось природных катастроф, последствия которых надо разгребать. ВВП на душу населения совершенно не учитывает распределение доходов. Это всего лишь средняя величина, которая может маскировать огром­ные различия в доходах богатых и бедных.

Самым эффективным возражением против ВВП может быть простое утверждение, что ВВП — несовершенный показатель того, насколько хорошо мы в действительности оцениваем наше поло­жение. Экономике присуще явно тавтологическое представление о счастье: то, что мы производим, должно делать нас счастливы­ми; в противном случае мы бы этого не производили. Сходным образом, обогащение должно увеличивать наше счастье потому, что мы можем делать и иметь больше вещей, которые доставляют нам наслаждение. И все же результаты социологических опросов свидетельствуют о чем-то ином. Большее богатство не означает большего счастья. Период роста реальных доходов с 1970 по 1999 г. совпал с периодом, в течение которого доля тех, кто счи­тал себя «очень счастливым», сократилась с 36 до 29% 4. Эконо­мисты с запозданием начинают исследовать это явление, пусть и своим извращенным, количественным методом. Например, Дей­вид Блэнчфлауэр и Эндрю Освалд, экономисты, работающие со­ответственно в Дартмуте и Уорвикском университете, выяснили, что длительный брак «стоит» 100 тыс. дол. в год, поскольку, судя по результатам опросов, женатые в среднем так же счастливы, как люди, разведенные (и не женившиеся вновь) и имеющие доходы на 100 тыс. дол. выше, чем состоящие в браке. Итак, отправляясь вечером в кровать, не забудьте сказать супруге или супругу, что не расстанетесь с ним (с нею) меньше чем за 100 тыс. дол. в год.

Если ВВП — неудачная мера экономического прогресса, то почему нельзя придумать что-нибудь получше?

Можно, утверждает Марк Мирингофф, профессор социальных наук из университета Фордхэм, полагающий, что стране следует иметь «карту социальной отчетности», которая включала бы та­кие показатели, как степень детской нищеты. Мистер Мирин­гофф сказал «New York Times»: «Если страна знает, что процент­ная ставка повышается на четверть процента, то людям необхо­димо знать о том, что наш показатель детской нищеты — один из худших в развитом мире. Когда этот показатель снизится, коло­кола должны зазвонить так, как они звонят, когда Алан Гринспен побивает инфляцию»5. Мирингофф предлагает разработать «ин­декс социального здоровья», который объединил бы 16 социальных показателей вроде детской нищеты, детской смертности, преступ­ности, доступа к здравоохранению и к жилью. Как выглядят по­следние несколько десятилетий, если взглянуть на них через эти показатели? «Индекс социального здоровья», предлагаемый м-ром Мирингоффом, упал с 77 баллов (из 100 возможных) в 1973 г.

до 38 баллов в 1993 г., после чего он двинулся в обратную сторо­ну и в 1997 г. составил 46 баллов.

Консервативный публицист и комментатор Уильям Беннетт согласен с этим анализом наполовину. Он утверждает, что необ­ходимо мерило прогресса более емкое, чем ВВП. Но отбросим все либеральные фразы, рассчитанные на дешевые эффекты. Пред­лагаемый м-ром Беннеттом «индекс главных культурных пока­зателей» включает те факторы, которые представляются ему важными: количество родов вне брака, уровни разводов, наркома­нии, членства в церковных группах и степень доверия к государ­ству. Собственное мерило есть и у ООН. «Индекс человеческого развития» сочетает в себе показатели душевого дохода, ожидае­мой продолжительности жизни, грамотности и достижений в об­разовании. По этой шкале США занимают второе место в мире, на котором они стоят рядом с Норвегией, но позади Канады.

Итак, вы начинаете понимать проблему. Любое измерение экономического прогресса зависит от того, как вы определяете понятие «прогресс». ВВП просто складывает числа. Об этом стоит кое-что сказать. При прочих равных условиях для страны лучше производить больше товаров и услуг, чем меньше. Когда рост ВВП становится негативным, ущерб реален: это и потеря рабо­чих мест, и закрытие предприятий, и простой производственных мощностей. Но почему нам вообще надо об этом беспокоиться? Почему современная экономика должна изменять поступательное движение на обратное? Если мы можем произвести и потребить товаров и услуг на 10 трлн дол. и при этом дать большинству американцев работу, почему мы отказываем в работе некоторым людям и на следующий год производим на 2% меньше?

Наилучший ответ на этот вопрос таков. Экономические спады подобны войнам: если бы их можно было предотвратить, мы бы сделали это. Но каждый новый спад слишком отличается от последнего пережитого нами, что усложняет его предотвра­щение. (Хотя, надо полагать, политики во многих случаях пред­отвратили и войны, и экономические спады; другое дело, что мы замечаем только те случаи, когда они не справляются с этими за­дачами. ) В общем, спады возникают в результате каких-то потря­сений экономики. Итак, происходит что-то скверное — скажем, обвал фондового рынка или крах института собственности (как в 1929 г. в США или в 1989 г. в Японии), резкий рост цен на нефть (как в США в 1973 г.) или даже сознательная попытка Федеральной резервной системы замедлить темпы развития «пе­регретой» экономики (как в США в 1990 г.). В развивающихся странах потрясение может быть вызвано неожиданным падением цен на товар, от производства которого в решающей мере зависит экономика конкретной страны. Например, страны Центральной Америки в настоящее время лихорадит от низких цен на кофе, которые снизились со 150 до 50 дол. за 100 фунтов6. Очевидно, что возможно и сочетание причин. Причиной спада, начавшегося в американской экономике в 2001 г., было «крушение техноло­гий», т. е. чрезмерное инвестирование в технологии, завершившееся в конце концов взрывом дутых интернет-предприятий. События 11 сентября 2001 г. и их последствия усугубили трудности.

Самым любопытным в спадах является то, как они распро­страняются. Возьмем пример с кофе. Осенью 2001 г. «New York Times» сообщала:

Обвал рынка кофе запустил цепную реакцию, которая ощутима во всем регионе. Города приходят в запустение по мере сокращения налоговых поступлений, которое вынуждает городские власти со­кращать объем коммунальных услуг и увольнять работников комму­нальных служб. Фермы свертывают деятельность или закрываются, лишая тысячи самых незащищенных в социальном отношении лю­дей денег для приобретения пищи и одежды и для оплаты арендуе­мого жилья. Мелкие производители кофе, находящиеся по уши в долгах перед банками и предприятиями по переработке кофе, ко­торые дали производителям кредиты для ухода за посевами и оплаты работников, прекратили свою деятельность, а некоторые из них столк­нулись с перспективой потери своей земли.

Неважно, где вы живете, — в Центральной Америке или в Санта-Монике: чьи-то экономические трудности могут очень быст­ро стать вашей личной проблемой. Террористические атаки на Центр всемирной торговли и на Пентагон — печальный пример, подтверждающий этот тезис. Вследствие захватов самолетов терро­ристами американцы резко сократили свои перелеты, что нанесло уничтожающий удар по авиакомпаниям и туристическому бизне­су. Почти сразу же после событий 11 сентября крупные авиаком­пании объявили об увольнении десятков тысяч служащих. Ком­пания Воетй, ожидая сокращения заказов на самолеты, объяви­ла об увольнении сразу 30 тыс. своих работников. Но эти цифры лишь слабые намеки на масштабы экономических потерь. Работ­ники, лишившиеся работы, и другие, опасающиеся того, что ста­нут безработными, начали меньше тратить. И действительно, все мы стали испытывать определенное беспокойство относительно будущего; в результате мы сократили наши расходы. Быстрое снижение цен на акции способствовало нашей обеспокоенности расходами. Мы проверяем таблицы котировок и осознаем, что мы беднее, чем думали.

Вот интригующий парадокс. Нашей естественной (и разум­ной ) реакцией на смутные времена в экономике становится боль­шая осторожность в расходах, которая ухудшает наше общее по­ложение. Последствия утраты уверенности, вызванной потрясе­нием экономики, могут оказаться хуже самого потрясения. Моя бережливость — т. е. мое решение ограничить расходы на рекла­му или решение купить новую машину в следующем году, а не в этом — может стоить вам работы, что, в свою очередь, ударит по моему бизнесу! Действительно, если все мы считаем, что эко­номическое положение, скорее всего, ухудшится, оно-таки ухуд­шится. А если все мы поверим в то, что экономическое положе­ние улучшится, оно улучшится. Наше поведение, т. е. решение и готовность тратить или не тратить, обусловлено нашими ожида­ниями, и эти ожидания могут быстро и автоматически осущест­виться. Предостережение Франклина Делано Рузвельта о том, что нам «нечего бояться, кроме самого страха», было образцом великолепного руководства и хорошей экономики. Сходным обра­зом, обращенный к жителям Нью-Йорка призыв Руди Джулиани выйти и сделать предпраздничные покупки сразу после атаки на Центр мировой торговли не был столь уж диким, как мог пока­заться. Расходы могут генерировать уверенность, которая поро­дит новые расходы, а те вызовут оживление экономики.

Сказанное никоим образом не означает, что спады — всего лишь вымысел нашего коллективного воображения (хотя теорети­чески это возможно). Нередко существуют скрытые фундаменталь­ные причины, которым необходимо проявиться. В случае С «Кру. шением технологий» все мы слишком много инвестировали в интернет-компании и сопряженные с электронным бизнесом технологии. Когда некоторые интернет-компании лопнули, а дру­гие сократили свои расходы на информационные технологии, началось перераспределение ресурсов. Внезапно утечка капита­лов из Силиконовой долины превысила приток капиталов в нее. Или, в случае повышения цен на энергоносители, мы реорганизуем нашу экономику таким образом, чтобы существовать в мире, в ко­тором баррель нефти стоит не 10, а 30 дол. На самом деле спады могут иметь положительное значение для долгосрочного развития, потому что очищают экономику от наименее производительных предприятий, точно так же, как суровая зима может пойти на благо здоровью видов в долгосрочной перспективе (хотя необяза­тельно способствует здоровью тех животных, которые замерзнут).

Спады стремительно распространяются через границы. Если экономика США слабеет, страна закупает меньше товаров за ру­бежом. Очень скоро Мексику, более 80% экспорта которой идет в США, начнет пошатывать. В бизнесе и в спорте беда вашего конкурента идет вам на пользу. На глобальном уровне справедли­во обратное. Если другие мощные экономики переживают спаду они перестают покупать наши товары и услуги. Подумайте вот о чем: если в Японии или Германии безработица возрастет вдвое, то каким именно образом это улучшит ваше положение? Одной из самых серьезных угроз развитию американской эконо­мики в настоящее время является отсутствие роста в других стра­нах. Поскольку самые крупные экономики мира — экономики Японии, Европы и США — одновременно находятся на грани спада, нет другой страны, которая своими расходами вернула бы миру экономическое здоровье.

Цикл деловой активности сопровождается и человеческими поте­рями, о чем свидетельствуют газетные заголовки, появляющиеся по мере того, как увольнения затрагивают все большее число людей. От политиков все больше ожидают смягчения амплитуд цикла; предполагается, что экономисты советуют политикам, как добиться

этого смягчения. В распоряжении правительства есть два инстру- / мента: налоговая и валютно-финансовая политика. И та и другая' имеют общую цель — поощрить потребителей и компании к боль­шим расходам и большим инвестициям, для того чтобы обеспе­чить загрузку производственных мощностей экономики.

Налоговая политика использует способность правительства об­лагать налогами и тратить в качестве рычага, позволяющего вновь вернуть экономике поступательное движение. Если нервничающие потребители не станут тратить деньги, то правительство сделает это за них, и это вызовет положительную цепную реакцию. Пока потребители сидят дома на надежно засунутых под матрасы бумаж­никах, правительство может развернуть программу строительства шоссе и мостов. Строительные рабочие вернутся к работе; компа­нии, в которых они работают, начнут размещать заказы на строи­тельные материалы. Цементные заводы вновь наймут уволенных рабочих. По мере того как мир начинает казаться лучше, мы с боль­шей уверенностью начнем снова делать крупные покупки. Цикл, описанный выше, начинает разворачиваться в обратную сторону. Самым известным налоговым стимулом была Вторая мировая война, которая генерировала значительную часть кредитов, по­траченных на то, чтобы вытянуть США из Великой депрессии.

Есть и другой вариант. Правительство может стимулировать экономику посредством сокращения налогов. Потребители, обна­ружив, что в конце месяца у них остается больше денег, решают, что могут себе позволить большие траты. И все повторяется: эти расходы со всей очевидностью преодолевают спад и стимулируют рост. Покупки, вызванные сокращением налогов, возвращают ра­бочих на их рабочие места, что стимулирует новые расходы и укрепление уверенности. И так далее. Представление о том, что правительство может использовать налоговую политику — госу­дарственные расходы, сокращение налогов или и то и другое — Для «тонкой настройки» экономики, было главным открытием Джо­на Мейнарда Кейнса. В этой идее нет ничего ошибочного. Большин­ство экономистов, пожалуй, согласятся с тем, что теоретически У правительства есть инструменты для сглаживания амплитуд цикла Деловой активности. Проблема в том, что налоговую политику вершат не в теории; ее формулируют в конгрессе. Для того чтобы

налоговая политика была эффективным противоядием от спадов, должны произойти три вещи: (1) конгресс и президент должны согласиться с планом, содержащим верное средство; (2) они долж­ны своевременно реализовать свой план; и (3) прописанное сред­ство должно быть быстродействующим. Вероятность сведения всех трех этих условий в одной программе крайне мала. При.чеча- телъно, что во время большинства послевоенных спадов эконо­мики конгресс не принимал законодательных мер в ответ на спад до тех пор, пока он не заканчивался. В одном особенно вопиющем случае в мае 1977 г. конгресс все еще принимал законо­дательные меры, которые должны были победить рецессию, за­кончившуюся в марте 1975 г.7. Сравните с недавним примером: 8 марта 2002 г. на первой странице «New York Times» появился заголовок «Fed Chief Sees Decline Over; Hous Passes Recovery Bill» («Глава Федеральной резервной системы считает, что спад закон­чился; палата представителей принимает закон о мерах по оздоров­лению экономики»). Я вовсе не пытаюсь смеяться над этим.

Другим инструментом, имеющимся в распоряжении прави­тельства, является валютно-финансовая политика, которая спо­собна оказать на экономику воздействие быстрее, чем вы успеете прочитать этот абзац. Председатель Федеральной резервной сис­темы одним телефонным звонком может повысить или понизить процентные ставки по краткосрочным кредитам. Никаких угово­ров конгресса; никаких многолетних ожиданий снижения нало­гов. В результате среди экономистов сложилось общее мнение относительно того, что обычными циклами деловой активности лучше всего управлять методами валютной политики. Поэтому вся следующая глава будет посвящена таинственному функцио­нированию Федеральной резервной системы. А пока достаточно сказать, что снижение процентных ставок делает покупку домов, машин и других дорогостоящих предметов более дешевой для по­требителей; компаниям инвестиции в новые заводы и оборудова­ние обходятся тоже дешевле. Дешевые деньги от Федеральной резервной системы — это призыв снова открыть бумажники.

Рабочий-автомобилестроитель из Детройта, которого на про­тяжении всей его трудовой жизни то увольняли на несколько месяцев, то снова брали на работу, готов задать простой вопрос: стало ли нам хоть чуть-чуть лучше от всего этого? Да, стало. После Второй мировой войны США пережили 11 спадов8. Самым худшим из них был спад 1973—1975 гг., в течение которого ВВП сократился на 3,4%. Разумеется, это даже не тот порядок ве­личин, который наблюдался во время Великой депрессии, когда с 1929 по 1933 г. реальный ВВП сократился на 30%, тогда как безработица возросла с 3 до 25%. До Великой депрессии США пережили 10 экономических спадов, каждый из которых был хуже любого из тех, что последовали позднее9.

Ранее в этой главе я признал, что ВВП не единственное мерило экономического прогресса. Наша экономика состоит из сотен миллио­нов людей, которые в разной степени счастливы или несчастливы. Любой президент, пришедший в себя после удара подковы, затребо­вал бы ряд других экономических показателей точно так же, как врачи в блоке интенсивной терапии добиваются от пациента призна­ков жизни (во всяком случае, это то, чем занимаются врачи в сериале «Скорая помощь»). Чтобы оценить состояние любой экономики планеты, существует перечень экономических показателей, кото­рые политики потребовали бы в первую очередь наряду с ВВП.

Безработица. Моя мать сидит без работы; нет работы и у моих братьев. И все же в их семье только один безработный. Уровень безработицы измеряется долей работников, которые хотели бы работать, но не могут найти работу. (Моя мать ничуть не инте­ресуется работой, а один из моих братьев учится в аспирантуре.) В самый разгар бума 1990-х годов уровень безработицы в Амери­ке снизился менее чем до 4%; с тех пор он снова превысил 5%.

Любой человек, беспокоящийся о безработице, должен беспо­коиться и об экономическом росте. Общее простейшее правило, основанное на исследованиях, которые провел Артур Окун, и впо­следствии ставшее известным под названием закона Окуна, гла­сит, что рост ВВП на 3% в год никак не сказывается на уровне безработицы. Более быстрый или менее быстрый экономический рост либо снизит, либо повысит уровень безработицы: на каждый процентный пункт изменения ВВП уровень безработицы изме­нится на полпроцента. Таким образом, рост ВВП на 4% снизил бы уровень безработицы на 0,5%, а рост ВВП всего лишь на 2% вызовет рост безработицы на 0,5%. Эта взаимозависимость не железный закон; скорее, она описывает взаимосвязь между эко­номическим ростом и безработицей в Америке на протяжении пятидесятилетнего периода, изученного Окуном, т.е. за период примерно с 1930 по 1980 г.

Бедность. Даже в самые лучшие времена знакомство с чикаг­скими проектами жилищного строительства дает достаточно сви­детельств того, что на праздник пригласили не всех. Но сколько именно американцев бедны? В самом деле, что значит «бедность»? В 1960-х годах правительство США установило черту бедности, определив ее (довольно произвольно) величиной дохода, необхо­димого для приобретения насущно необходимых товаров. Эта черта бедности, откорректированная на инфляцию, остается статисти­ческой гранью, отделяющей в Америке бедных от всех остальных. Например, в настоящее время черта бедности для одинокого взрос­лого проходит на уровне 8350 дол. в год; черта бедности для семьи, состоящей из двух взрослых и двух детей, проходит на уровне 17 050 дол. в год.

Уровень бедности — это всего лишь доля американцев, дохо­ды которых ниже черты бедности. Примерно 11% американцев бедны, и этот показатель ничуть не лучше показателя 1970-х го­дов. На протяжении 1980-х годов уровень бедности постоянно рос, а в 1990-х годах пошел на спад. Общий показатель бедности скрывает некоторые цифры, которые в противном случае порази­ли бы нас, будь они опубликованы: примерно один из пяти аме­риканских детей живет в бедности, а среди чернокожих детей в бедности живут почти 40%. Единственным нашим обнадежива­ющим успехом в борьбе с бедностью является ее снижение среди престарелых — с 30% в 1960-х годах до менее чем 10% в на­стоящее время, главным образом в результате реализации про­граммы социального обеспечения.

Неравенство доходов. Мы озабочены размером пирога, но нас волнует и то, на какие доли он нарезан. У экономистов есть ин­струмент, который обращает неравенство доходов в одно числен­ное выражение, — индекс Джини 1>. На шкале индекса Джини число 0 представляет собой абсолютное равенство — состояние, при котором каждый работник зарабатывает одинаковую сумму. На другом конце шкалы число 100 представляет абсолютное нера­венство — положение, при котором все доходы получает один человек. Страны мира можно расположить в этом континууме. В 2000 г. индекс Джини в США был равен 41 по сравнению с 33 во Франции, 25 в Швеции и 60 в Бразилии. По этой мерке США за последние несколько десятилетий стали страной большего нера­венства. В 1980 г. коэффициент Джини в Америке был равен 36,5, а в 1950 г. — 37,9.

Величина государственного аппарата. Если мы собираемся сетовать по поводу чрезмерного госаппарата, нам следует хотя бы знать, насколько он велик. Одним из сравнительно простых пока­зателей величины государственного аппарата является доля всех государственных расходов (т.е. расходов органов местного само­управления, властей штатов и федеральных властей) в ВВП. Эти расходы в США составляют примерно 30% ВВП, что по стандар­там развитых стран немного. В Великобритании государственные расходы составляют около 40% ВВП. В Японии эти расходы пре­вышают 45% ВВП, во Франции и Швеции — 50%. В то же время США — единственная из развитых стран, где государство не несет основной части расходов за медицинское обслуживание населения. Паш государственный аппарат меньше, но мы и полу­чаем от него меньше.

Дефицит бюджета/положительное сальдо бюджета. Всякий, кто пережил президентскую кампанию 2000 г., слышал много чего о положительном сальдо бюджета (после болтовни 1980—1990-х годов о дефиците бюджета). Концепция достаточно

0 Для того чтобы построить индекс Джини, личные доходы жителей страны рас­полагают в порядке их возрастания. Линия, называемая «кривая Лоренца», наглядно показывает совокупную долю личных доходов по отношению к совокуп­ной доле населения. При полном равенстве кривая имеет Наклон в 45°. Коэффи­циент Джини — это отношение площади фигуры, лежащей между диагона­лью и кривой Лоренца, к площади всей фигуры, лежащей ниже диагонали.

проста: дефицит бюджета имеет место тогда, когда государство тра­тит больше, чем собирает бюджетных поступлений, а положитель­ное сальдо (профицит) появляется в противоположном случае. Более интересен вопрос о том, является ли дефицит (или положи­тельное сальдо бюджета) хорошей штукой или плохой. В отличие от бухгалтеров, экономисты не являются фанатиками сбаланси­рованных бюджетов. Скорее, предписание экономистов заключа­ется в следующем: в хорошие периоды правительствам следует добиваться умеренного бюджетного профицита, в неблагоприят­ные периоды — умеренного бюджетного дефицита; бюджет дол­жен быть сбалансирован лишь в долгосрочном периоде.

И вот почему. Если экономика скатывается к кризису, то сокра­тятся и поступления в бюджет, тогда как расходы по программам вроде страхования по безработице возрастут. Вероятно, это приве­дет к дефициту бюджета; это же, вероятно, поможет восстановле­нию экономики. Повышение налогов или сокращение расходов во время спада почти наверняка усугубит ситуацию. Настойчивое стрем­ление Герберта Гувера к сбалансированию бюджета в условиях Ве­ликой депрессии считается одной из величайших ошибок, совершен­ных в сфере налогов за всю историю человечества. В хорошие вре­мена справедливо противоположное. Налоговые поступления возрас­тут, а некоторые виды расходов снизятся, что приведет к профициту бюджета, чему мы были свидетелями в конце 1990-х годов. (Мы также были свидетелями того, как быстро исчез этот профицит, когда центр экономической активности сместился к югу.) В любом случае в умеренных дефицитах и профицитах нет ничего страшного до тех пор, пока они совпадают с циклом деловой активности.

Впрочем, позвольте сделать два предостережения. Во-первых, если у правительства возникает дефицит бюджета, оно должно восполнить разрыв между своими доходами и расходами посред­ством заимствования денег. В США для этого выпускают долго­срочные облигации казначейства. Если дефицит становится зна­чительным, инвесторы могут заартачиться в отношении предо­ставления правительству дополнительных сумм. В странах, не обладающих особой кредитоспособностью (таких, как Россия или Мексика), большой дефицит бюджета и настороженность сооб­щества кредиторов могут ускорить финансовый кризис.

Во-вторых, количество капитала в мире ограниченно; чем боль­ше заимствуют правительства, тем меньше остается на долю всех прочих. Большие бюджетные дефициты могут «прижать» частные инвестиции растущими реальными процентными ставками. По мере того как большие бюджетные дефициты в США стали исче­зать в 1990-х годах, проявился и глубоко положительный эф­фект этого процесса — падение процентных ставок по долгосроч­ным кредитам, которое позволило всем нам занимать дешевле.

Профицит/дефицит текущих статей платежного ба­ланса. Дефицит текущих статей платежного баланса США со­ставляет что-то около 100 млрд дол. Не пора ли бежать сломя голову в супермаркет и запасаться консервами и водой в бутыл­ках? Пожалуй, не стоит. Баланс текущего счета, который может быть и положительным и отрицательным, отражает разницу между доходами, которые мы получаем от остального мира, и доходами, которые остальной мир получает от США. Большую часть этого дохода дает торговля товарами и услугами. Таким образом, наш внешнеторговый баланс, который онять-таки может быть поло­жительным или отрицательным, является крупнейшей составной частью текущего счета. Если баланс торговли США с остальным миром отрицательный, то это почти всегда означает и дефицит текущих статей платежного баланса. (Замечание для догматиков: текущий платежный баланс США включает в себя дивиденды, выплаченные американцам, которые владеют акциями неамери­канских компаний, переводы, которые отправляют в США аме­риканцы, работающие в других странах, и прочие доходы, полу­ченные из источников за рубежами США.)

Дефицит текущих статей платежного баланса обычно явля­ется следствием недостаточности экспорта для того, чтобы полно­стью покрыть расходы на импорт. Другими словами, если мы экспортируем товары и услуги на 50 млрд дол., а импортируем на 100 млрд дол., то наши торговые партнеры захотят получить от нас что-то взамен недостающих 50 млрд. Мы можем распла­титься с ними из наших сбережений или взять у них взаймы для финансирования этого разрыва. Или же мы можем продать им кое-что из наших активов, скажем акции и облигации. США по­требляют больше, чем производят, и нам надо каким-то образом расплачиваться за разницу между потреблением и производством.

Как ни странно, эта ситуация может быть как хорошей, так и плохой, а может находиться и где-то посередине между плохой и хорошей. На протяжении первого века существования США у стра­ны были большие дефициты по текущим счетам платежного балан­са. США заимствовали огромные суммы за рубежом для того, чтобы финансировать импорт товаров и услуг, необходимых для создания собственного промышленного потенциала. И это было хорошо. Дей­ствительно, дефицит текущего счета может быть признаком силы, поскольку деньги устремляются в страны, демонстрирующие много­обещающие перспективы развития в будущем. В то же время если страна попросту импортирует больше, чем производит, не инвести­руя при этом в развитие производства, то возникает проблема, ана­логичная той, которая может возникнуть у вас, если вы, растратив 100 тыс. дол., полученных в кредит на образование, так и не полу­чите диплом. Теперь вам надо погасить полученную в кредит сумму с начисленными на нее процентами, но вы ни черта не сделали для увеличения собственного дохода. Единственный путь к погашению долга — сокращение вашего будущего потребления, а это дело бо­лезненное. Страны, имеющие значительный дефицит текущих ста­тей платежного баланса, необязательно попали в финансовую беду; однако страны, которые вверглись в такую беду, обычно имеют значительные дефициты текущих счетов платежного баланса.

Национальные сбережения. Все мы припрятываем денежки на личные нужды — на обучение в колледже, на старость и т. д. Эти частные решения о сбережениях, наряду с решениями правитель­ства относительно дефицита или профицита бюджета, оказывают на нашу экономику глубочайшее воздействие по простой причине: сбережения необходимы для финансирования инвестиций, а инвес­тиции — это то, что повышает производительность нашего обще­ства. Если вы относите в банк 10% ваших доходов, то где-то в другом конце страны эти деньги превращаются в строительство завода или в субсидии на высшее образование. Если все американцы перестанут делать сбережения и держать их в банках, придется от­казаться от важных инвестиций или занимать средства за рубежом.

ц снова следует заметить: заимствование извне предполагает, что иностранные инвесторы хотят ссужать деньги под разумный про­цент, а это предположение может быть неприменимым к стране, находящейся в неустойчивом положении. На протяжении долгих периодов национальные нормы инвестиций демонстрируют уди­вительную связь с нормами внутренних накоплений.

Динамика нормы сбережений в США предостерегает нас. Она постоянно снижается — с более чем 9% в 1960—1970-х годах до 6% в 1980-х и менее чем до 5% в середине 1990-х, а в конце 1990-х и вовсе почти достигла нуля10. США могут заимствовать из-за рубежа для финансирования инвестиционного процесса и делают это, но, разумеется, не бесплатно. Никто не дает деньги взаймы бесплатно, и заимствования за рубежом означают, что мы должны выплачивать часть прибылей от наших инвестиций иностранным кредиторам. Любая страна, серьезно зависящая от иностранных кредиторов, должна постоянно беспокоиться о том, что при наступлении трудных времен стая международных инвесторов испугается и сбежит вместе со своими капиталами.

Демография. Американцы стареют. В буквальном смысле этого слова. Как отмечает экономист Пол Кругман, распределение аме­риканцев по возрастным группам в конце концов станет таким, каково оно сегодня во Флориде. Это хорошо для компаний, про­изводящих оборудование для плохо передвигающихся людей. Но для государственных финансов это не здорово. Значительная часть государственных пособий, прежде всего выплачиваемых по системе социального обеспечения и медицинского обслуживания, достается американцам, ушедшим на пенсию. А финансируются эти программы за счет налогов на доходы более молодых, про­должающих работать американцев. Если соотношение молодых и пожилых американцев начнет изменяться, то финансовое бла­гополучие программ вроде системы социального обеспечения и медицинского обслуживания тоже начнет меняться.

На самом деле можно объяснить важность демографии и изло­жить всю систему социального обеспечения в двух следующих абза­цах. Социальное обеспечение — это программа, работающая по прин­ципу «плати-пока-ходишь». Когда американцы платят в фонд соци­ального страхования (это как раз тот самый крупный вычет из ва­шей зарплаты, осуществляемый согласно Федеральному закону), эти деньги не инвестируют куда-то, откуда можно было бы получать доходы 20 или 30 лет спустя, как это происходит с деньгами, вло­женными в один из частных пенсионных фондов. Скорее, деньги, которые вычтены из вашего заработка, идут на выплаты пособий тем, кто уже ушел на пенсию. Да, напрямую от молодого Питера старому Полу. Эта программа — гигантская пирамида, и, как вся­кая хорошая схема подобного рода, она отлично работает до тех пор, пока в основании пирамиды достаточно работников для оплаты пенсионеров, находящихся на вершине пирамиды.

Вот здесь-то и кроется проблема. У американцев теперь стало меньше детей. К тому же американцы стали жить дольше. Это озна­чает, что каждого пенсионера теперь содержит меньшее число работников. Намного меньшее. В 1960 г. на каждого пенсионера приходилось пять работников. Сегодня — только три. К 2032 г. на каждого пенсионера будет приходиться по два работника. Пред­ставьте социальное обеспечение (или медицинское обслуживание) в виде качелей: на одной их стороне — платежи работников, на другой — выплаты пенсионерам. Программа платежеспособна до тех пор, пока качели находятся в состоянии равновесия. По мере того как количество работников на одной стороне сокраща­ется, а число пенсионеров на другой стороне увеличивается, рав­новесие начинает нарушаться. Теоретически проблему решить нетрудно. Можно больше вычитать из заработков ныне работа­ющих — либо увеличив налог на заработную плату, либо сделав их более производительными и увеличив их доходы (тогда преж­ний налог принесет большие поступления). Или же можно меньше выплачивать пенсионерам — либо урезав их пособия, либо повысив возраст ухода на пенсию. Такова очень простая эконо­мическая суть проблемы. Разумеется, если вы думаете, что любое из предложенных выше решений политически привлекательно, то вернитесь, пожалуйста, назад и перечитайте главу 8.

Позвольте сказать несколько слов о создании Доверительного фонда социального обеспечения, о деньгах, которые Эл Гор хотел положить в этом фонде «под замок». При всех долгосрочных угро­зах социальному обеспечению данная система в настоящее время привлекает средств больше, чем выплачивает. Причиной этого является то, что люди, которые родились в период с 1945 по начало 1960-х годов, и являются демографическим аналогом «сви­ньи, проглоченной питоном», все еще продолжают трудиться. Когда они начнут уходить на пенсию, финансовая картина претерпит существенные изменения. Избытки средств, привлекаемых систе­мой социального обеспечения сегодня, — это первоначальный взнос за то, что мы будем должны этому поколению тогда, когда его представители начнут получать пособия. Представьте деньги в виде мешков с балластом, которые можно положить на сторону работни­ков для того, чтобы помочь сбалансировать качели через 20 или 30 лет. Если избавиться от этих мешков сегодня, то уравновесить качели в будущем будет гораздо более трудным делом.

Рональд Рейган называл экономистов людьми, которые видят, как что-то работает в действительности, и интересуются, может ли это работать теоретически. Его наблюдение, несомненно, вы­звано раздражением по поводу того, что слишком многое из про­исходящего в мировой экономике все еще, по всей вероятности, остается вне нашего контроля или даже вне нашего понимания. В конце концов мир по-прежнему сказочно сложен и непредска­зуем. После атаки на Центр мировой торговли, после того, как Уолл-стрит поразил обморок, а американцы стали опасаться эко­номического спада, один из работающих на Уолл-стрит экономи­стов позволил себе удивиться вслух: «В каком экономическом прогнозе могло быть предсказано все это?»11.

Ни в каком. Но мы научились составлять целостные картины из фрагментов лучше, чем когда-либо в прошлом. Спустя всего лишь несколько часов после атаки террористов, когда американцы все еще не знали, где находится их президент, Алан Гринспен сделал простое, но в высшей степени действенное заявление о том, что Федеральная резервная система открыта для предпринимателей и сделает все, что необходимо, для предотвращения еще большего экономического бедствия. Подобный находчивый шаг, будь он сделан в 1929 г., мог бы спасти США от Великой депрессии.

<< | >>
Источник: Уилэн Чарлз. Голая экономика. Разоблачение унылой науки. — М.: ЗАО «Олимп—Бизнес», — 368 с. 2007

Еще по теме Глава 9. Подсчет очков: чья экономика больше — моя или ваша?:

  1. Глава 3 ГОСУДАРСТВЕННОЕ УПРАВЛЕНИЕ СЕКТОРАМИ ЭКОНОМИКИ И СФЕРАМИ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
  2. ГЛАВА I. УПРАВЛЕНИЕ В СФЕРЕ ЭКОНОМИКИ
  3. ГЛАВА I. УПРАВЛЕНИЕ В СФЕРЕ ЭКОНОМИКИ
  4. Глава 4.Интернационализация глобализация мировой экономики
  5. Глава 6 ЧАСТНЫЙ СЕКТОР В ЭКОНОМИКЕ
  6. Глава 5. ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ РЫНОЧНОЙ ЭКОНОМИКИ. ТЕОРИИ СТОИМОСТИ
  7. Глава 24. ГОСУДАРСТВЕННОЕ МАКРОРЕГУЛИРОВАНИЕ СМЕШАННОЙ ЭКОНОМИКИ. ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ФУНКЦИИ ПРАВИТЕЛЬСТВА
  8. Глава 5 ИНОСТРАННЫЕ ИНВЕСТИЦИИ В ЭКОНОМИКЕ РОССИИ
  9. Глава 13 ГОСУДАРСТВО, ПРАВО И ЭКОНОМИКА
  10. ГЛАВА I. УПРАВЛЕНИЕ В СФЕРЕ ЭКОНОМИКИ
  11. ГЛАВА I. УПРАВЛЕНИЕ В СФЕРЕ ЭКОНОМИКИ
  12. Глава 1. ЧЕЛОВЕК В МИРЕ ЭКОНОМИКИ
  13. Глава 5. ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РЫНОЧНОЙ ЭКОНОМИКИ
  14. Глава 19. МАКРОЭКОНОМИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА НАЦИОНАЛЬНОЙ ЭКОНОМИКИ 1.
  15. Глава 1. НАЗНАЧЕНИЕ И СТРУКТУРА ЭКОНОМИКИ