Глава 2. ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИСТЕМА ПЕРЕД ЛИЦОМ "РЕВОЛЮЦИИ ПРИТЯЗАНИЙ"

Парадоксом новой и новейшей истории является то, что все ее не-

слыханные трагедии связаны с возрастанием человеческой свободы.

Феномен свободы улавливается не во всех научных парадигмах.

В парадигме Гегеля-Маркса (свобода как познанная необходимость)

драма свободы в принципе не может быть осмыслена. В этой парадигме

человек обретает "гарантированную" историю (с заранее обеспеченным

счастливым финалом), но в ней нет свободы. Свобода человека в поли-

тической истории означает, что он своими действиями строит непред-

определенное будущее, которое может стать и значительно лучше про-

шлого, но может — и значительно хуже.

Эту драму человеческой свободы, включающей роковые дву-

смысленности и люциферовы искушения, впервые, пожалуй, раскрыл

Ф.М.Достоевский, который, несомненно, является первым (и по време-

ни появления и по рангу) политическим философом России.

Достоевский описывает человека как актора1, действующего не в

мире "непреложных закономерностей" и материальных необходимостей,

а в ареале идей. В этом мире роли не навязываются человеку непре-

ложным образом, а избираются - в соответствии с его системой ценно-

стей, представлениями о сущем и должном, достойном и недостойном.

Наш великий писатель доказал, что принудительная сила "идеи" мо-

жет стать куда выше принудительности материальных обстоятельств

или предписаний, связанных с выполнением обычных социальных ро-

лей.

Вот эта правда символического мира оказалась не по плечу ни мар-

ксистской, ни либеральной методологии, не сумевших разгадать приро-

ду человека как духовно ориентированного существа, для которого мир

ценностей отнюдь не менее значим, чем мир интересов.

В качестве "религиозного животного" человек изначально жил в ми-

ре идей и воодушевлялся ими. Однако в прежних обществах идеи обыч-

но выступали, во-первых, безальтернативным образом (давались челове-

ку с рождения вместе с его конфессиональной, этнической и сословной

принадлежностью), а во-вторых, они лишь в исключительных случаях

обретали политический статус.

Под понятием "актор" современная теория понимает субъекта - носителя

политического действия.

Тогда еще не было отлаженного духовного производства — той

"фабрики мнений", которая работает крупносерийно (в массовом мас-

штабе) и продукция которой подвержена "моральному старению".

Под влиянием этих "фабрик" происходит невероятное разрастание

символических систем - "второй реальности" автономных образов,

насаждающих тот или иной социокультурный и психологический кли-

мат в обществе, способных как вдохновить и сориентировать, так и

деморализовать и дезориентировать целые нации.

Значение этой "второй реальности" растет, с одной стороны, по мере

увеличения доли духовного производства по сравнению с материальным,

с другой - по мере возрастания в общем национальном потреблении

доли духовной продукций по сравнению с той, которая удовлетворяет

"первичные потребности".

Следует сказать, что вместе с возрастанием роли символического

мира образов растет и число возможных альтернатив социального пове-

дения. В традиционном обществе, в котором сильнее ощущалось давле-

ние социальной необходимости, число возможных вариантов поведения

было весьма ограничено. В современном обществе человек не столько

наследует определенный тип поведения, сколько избирает его в соответ-

ствии со своей системой ценностей.

Стоит при этом отметить, что возрастанию масштабов духовного

производства и разнообразия его продукции сопутствует релятивизация

многих ценностей. В традиционной ситуации ценностной безальтерна-

тивности - когда человек изначально погружен в единообразную и не-

зыблемую ценностную систему, его приверженность ей носила нерас-

суждающий характер. Сегодня ввиду многообразия ценностных систем

ценностный выбор начинает носит все более условный характер, менее

обязывающий личность.

Другой, духовный изъян, также связанный с ускоренным ростом

второй, символической реальности, - это возрастание социальной и

морально-психологической неудовлетворенности современного челове-

ка.

лой:

Реальные возможности

У= —————————————— .

Притязания

Начиная с Нового времени во всех обществах наблюдается драмати-

ческая тенденция: притязания людей растут быстрее их реальных воз-

можностей. Наблюдаемый социологами и политиками парадокс про-

гресса выражается в том, что росту реальных возможностей нередко

сопутствует не возрастание, а снижение удовлетворенности. Это касает-

ся и отдельных обществ целиком, и отдельных социальных групп:

"любимцы" прогресса, более всех взявшие от его достижений, часто

ведут себя подобно избалованным любимцам в семье - платят неблаго-

дарностью. Для объяснения этого парадокса надо обратиться к нашей

формуле: вероятно, дело в том, что росту реальных возможностей со-

путствует непропорционально высокий (завышенный) рост притязаний.

Именно поэтому статистика прогресса, выражаемая показателями рас-

тущего уровня жизни, досуга, образования, омрачена и статистикой

растущих социальных эксцессов и бунтов, как на коллективном уровне,

так и на уровне отдельной личности (рост девиантного поведения -

преступности, самоубийств, наркомании и т.п.).

Какие же факторы закладывают дестабилизирующий механизм, свя-

занный с опережающим ростом знаменателя по сравнению с числителем

в формуле, приведенной выше?

В числе первых факторов можно назвать современную демографиче-

скую революцию, связанную с переходом от традиционной патриар-

хальной семьи к новой нуклеарной семье. Традиционная семья характе-

ризовалась высокой рождаемостью и выступала в роли института, обес-

печивающего быстрый экстенсивный рост населения (даже несмотря на

высокую детскую смертность).

Не меньшую важность имеет и то, что люди, воспитываемые в тра-

диционной многодетной семье, с молоком матери усваивали дух тради-

ционной аскезы: выносливость, неприхотливость, непритязательность.

Наконец, следует отметить и то, что традиционная патриархальная

семья виступала как институт жесткой власти: старших над младшими,

мужчин над женщинами.

рекаемого отцовского авторитета и проникалось духом нерассуждающей

и жесткой дисциплины.

Итак, патриархальная семья длительное время (более 6000 лет)

работала как институт, обеспечивающий общество многочисленным,

выносливым и неприхотливым, аскетически-дисциплинированным кон-

тингентом, пригодным и для тягот повседневного труда, и для тягот

войны.

И вот в XX в. грянула демографическая революция, связанная с бун-

том "пролетаристов Фрейда" - женщин и молодежи против власти авто-

ритарного Отца.

Эмансипация женщин резко повлияла на сокращение рождаемости:

чем больше продвигается женщина на пути самоутверждения, тем ниже

ее готовность выдерживать тяготы, связанные с ролью многодетной

матери.

Эмансипация молодежи, в свою очередь, ускорила переход к совре-

менной нуклеарной семье: взрослеющие дети, тяготясь опекой родите-

лей, предпочитают жить от них отдельно. Демографическая революция

породила того анархического "единственного", которого другими сред-

ствами и в других измерениях описал М.Штирнер в своей знаменитой

книге1.

Современная нуклеарная семья преимущественно формирует "един-

ственного" - одного ребенка, социализация которого происходит в кли-

мате завышенных родительских отношений и "щадящего" воспитания.

"Единственный" претендует на уникальную социальную, профессио-

нальную и семейную судьбу и менее всего готов делить тяготы, свя-

занные с унаследованной ситуацией. Единственные дети поставляют

аудиторию для всех проповедников "немедленного счастья" и морали

успеха и отличаются особой нетерпимостью к прошлому. Их устами

говорит сегодня самовлюбленная и самонадеянная Современность, без-

жалостно третирующая национальную традицию и "старую" мораль. Эта

психология "единственных" в значительной мере объясняет метаморфо-

зы посттрадиционного индивидуализма.

тельно описал Ю.А.Замошкин на обильнейшем американском материа-

ле2.

Он выделил два этапа развития буржуазного индивидуализма. Этап

героическо-аскетический, сформированный под влиянием протестант-

ской этики, и современный этап безответственно-гедонистического ин-

дивидуализма, уже не способного ни к усердному труду, ни к настоя-

щей бережливости накопления и ориентированного сугубо потребитель-

ски.

Сегодня, когда у нас столь усердно насаждается новый индивидуали-

стический культ, полезно отметить эту качественную разницу двух

исторических типов индивидуализма. Демографическая революция,

совершенная в специфическом духовном климате, сформированном

учителями раскованности и "безудержной эмансипации", подорвала

героическо-аскетический индивидуализм - питательную среду самодея-

тельного гражданского общества.

На родине этого индивидуализма - на Западе еще сохраняются его

следы и действует его благодатная инерция. Старый протестантский

индивидуализм и новый, гедонистический, причудливо переплетаются,

но в целом можно сказать: Западу суждено держаться до тех пор, пока

мотивация и специфическая энергетика старого индивидуализма еще не

погашены, не вытеснены окончательно "современным", связанным не

столько с протестантской этикой, сколько с авангардистско-модернист-

ской "эстетикой".

Что же касается незападного мира, в изобилии импортирующего

"передовые образцы", то его шансы заполучить продуктивный индиви-

дуализм классического героическо-аскетического типа близки к нулю.

По-видимому, современная "пострелигиозная" культура уже не способ-

на продуцировать индивидуализм этого типа. Построить эффективное

рыночно-капиталистическое общество на основе современного дека-

дентского индивидуализма вообще невозможно. Не случайно динамич-

ные страны тихоокеанского региона пошли по другому пути: сочетания

старой авторитарно-патриархальной морали с современной образован-

ностью.

эффективны и быстро вырождаются в сугубо декоративную субкульту-

ру, впечатлительную, но неразборчивую и, главное, не способную пере-

водить идеи на язык практики.

На основании сказанного можно сделать следующее заключение:

драматическая дисгармония современности связана с расхождением

результатов демографической и технологической революций.

Первая предопределила скачкообразный рост наших притязаний,

вторая - эволюцию наших возможностей. Проблема в том, что

"революция притязаний" в очень малой степени обеспечена революцией

в сфере реальных возможностей, несмотря на впечатляющие технологи-

ческие сдвиги во всех областях.

Сегодня человечество находится на перепутье. Одни полагают, что

еще одна технологическая революция наконец-таки удовлетворит притя-

зания современного человека и таким образом сбалансирует показатели

знаменателя и числителя в формуле, приведенной выше. Другие убеж-

дены, что перспективный путь не в том, чтобы еще раз попытаться

удовлетворить посредством очередного витка научно-технического про-

гресса безудержные и безответственные притязания гедонистического

индивидуализма, а в том, чтобы преобразовать сам знаменатель

(притязания) на пути духовной реформации - возвращения к аскезе в

новых формах.

В обоих случаях мы получим существенно разные требования и со-

циальные заказы, обращенные к современной политической системе. В

первом случае предполагаются институциональные преобразования,

призванные в первую очередь обеспечить разблокирование обществен-

ной инициативы и энергии1. Главной проблемой при этом выступает

синдром "авторитарной личности", накладывающей свою печать на все

институты и интерпретирующей современные нормы в старом запрети-

тельном духе.

Bo-втором случае главной мишенью выступает уже не авторитарная,

а декадентская личность, утратившая волевые качества, веру и мужест-

во, подверженная предельной гедонистической расслабленности и все-

дозволенности. В таком случае очередной "проект освобождения" заме-

няется "проектом социальной мобилизации". Во многом это соответст-

вует тем политическим сдвигам и преобразованиям, которые были осу-

ществлены на Западе в рамках "неоконсервативной волны".

Другим фактором, повлиявшим на "революцию притязаний", стало

развитие массового досуга, давшее теоретикам повод говорить о "циви-

лизации досуга".

На рубеже 50-60-х годов на Западе формируется социология досуга.

До сих пор нет, к сожалению, политологии досуга. Между тем этот

феномен достоин внимания политической теории. Он бросил вызов всем

формам организации - в том числе и политической, подрывая их авто-

ритарно-догматический этос специфическим духом карнавальности и

ироничности. Досуг - это не просто время, свободное от работы. Из-

вестный специалист в этой области Ж.Дюмазедье определяет его как

время, свободное от выполнения всех непреложных обязанностей -

профессионального, семейно-бытового и социокультурного характера.

Важно понять, что досуг есть результат не только научно-технической

революции, позволившей сократить формы необходимого социального

времени посредством механизации труда, быта и коммуникаций. Он в

неменьшей степени является результатом социокультурной революции

XX в., ослабившей давление авторитарных институтов на личность и

проявившей особый тип неангажированного человека. "Досуг, - замеча-

ет в этой связи Дюмазедье, - есть время, которое индивид отвоевал у

общества и не собирается возвращать ему в какой-бы то ни было фор-

К современному досугу, таким образом, неприменимы принципы со-

циального утилитаризма, даже самого благонамеренного. Этика совре-

менного досуга категорически запрещает превращение его в средство

(досуг для восстановления сил и способности к труду, досуг для воспи-

тания, досуг для всестороннего развития личности и т.п.). Эта этика

провозглашает самоценность досуга, т.е. право личности "на время

уйти" из общества со всеми его заботами и обязанностями.

Так появился homo ludeus - "человек играющий", бросивший вызов

всей прежней морали и всем институтам, в том числе и политическим.

Первое, что бросается в глаза, - это усиливающаяся театрализация по-

литической жизни. Чем больше политики ориентируются на "человека

свободного времени", тем больше их поведенческая стилистика подчи-

няется законам сценического действия. Давно уже замечено, что съезды

республиканской и демократической партий в США - это грандиозные

шоу. Досуг исподволь подрывает в культуре этику серьезного участия.

Люди привыкают довольствоваться символическим участием, и пригла-

шение к серьезному все чаще рассматривается либо как неуместная и

архаичная патетика, либо как бестактное посягательство на прерогати-

вы личности.

Пора поставить вопрос: какова перспектива социальных ролей, ин-

ститутов и систем, к которым их предполагаемые носители и участники

относятся с возрастающей иронической отстраненностью?

Вышедшая из позитивизма структурно-функциональная методология

не склонна была озаботиться этим вопросом. Они исходили из презумп-

ции рефлективной готовности личности следовать предписаниям систе-

мы, а сами эти предписания считали достаточно ясными и исчерпываю-

щими для того, чтобы те или иные социальные практики осуществля-

лись в духе социального автоматизма.

Словом, структурно-функциональный анализ ориентировался на ме-

тафору постчеловеческого мира, всецело уподобленного регулярности

автомата. (Отсюда - все эти поиски "отлаженных механизмов" в эконо-

мике, политике, сфере управления.) Однако опыт доказал несостоятель-

ность этой метафоры. Системы — это всего лишь партитуры социального

действия. Одна и та же "система" может демонстрировать завидную

эффективность или беспомощную неуклюжесть — все зависит от того,

найдет ли она заинтересованных исполнителей и интерпретаторов. Нет

ни одного системного правила, ни одной нормы или предписания, кото-

рые не нуждались бы в активной творческой интерпретации примени-

тельно к неповторимым условиям места и времени. Не социальные

структуры предопределяют человеческое поведение, но, напротив, люди

своим заинтересованным участием подтверждают определенный инсти-

туциональный порядок.

Как отмечают П.Бергер и ТЛукман, "социальный порядок является

продуктом прошлой человеческой деятельности и существует до тех

пор и постольку, поскольку человеческая активность продолжает его

продуцировать. Никакого другого онтологического статуса ему припи-

сать нельзя"1.

В свете этого можно понять, какую институциональную катастрофу

готовит цивилизации "тотально отстраненный" и неангажированный

"человек досуга".

Люди, осознанно или неосознанно разделяющие традиции социоло-

гического натурализма и объективизма, до сих пор видят в человеке

"чистую доску" (tabula rasa), на которой системы и институты записы-

вают свои программы. Поэтому политической истории они адресуют

один вопрос: когда и в какой форме в той или иной стране будет уста-

новлен хорошо себя зарекомендовавший "передовой режим"?

Их, как и материалистов ХУШ-XIX вв., заботит одно только качест-

во внешней социальной и политической среды. Предполагается, что

человеческий мир лишен своей автономии (или своей инерции) — он

адекватно и немедленно откликается на изменения институционального

типа.

Пора, однако, поставить вопрос по-иному: какие события происходят

во внутреннем мире человека, в котором по сути и решаются судьбы

мира. Сами по себе качества институтов мало чего значат. Институты

могут быть очень плохими (какими и были, например, институты быв-

шего СССР), но при этом работать и демонстрировать известную эф-

фективность - если находятся акторы, способные сбрызнуть их живой

водой своего заинтересованного участия, подогреваемого либо верой,

либо интересом.

И, напротив, институты могут быть конструктивно значительно бо-

лее удачными. Но если нет вдохновительных исполнителей этих стара-

тельно написанных ролей, провал спектакля неизбежен.

Поэтому чрезвычайно важно понять, во что играет современный

"играющий человек" и где он действительно беззаботно играет, а где -

серьезен и только стилизуется под беззаботного игрока под давлением

игровой моды. Можно, разумеется, согласиться с тем, что всякое твор-

чество носит игровой характер, и априори приписать современному

"человеку досуга" творческие намерения.

Но не следует забывать, что настоящее творчество - не простая иг-

ра; оно соотносится с ценностями, с "высшим служением". Бели в рам-

ках современной игровой культуры и высшие ценности, и высшее слу-

жение не предполагаются, то ее "игра" может быстро выродиться в

безобразный фарс.

Посмотрим теперь, как же влияет современный досуг на изменения

характера "входа" - массовых требований к политической системе.

Надо прямо сказать: он серьезно преобразует их количественно и каче-

ственно, причем в крайне неудобном для политической системы духе.

Рост современного досуга ознаменовался лавинообразным ростом

притязаний. Дело в том, что, во-первых, на досуге люди, принадлежа-

щие к различным социальным группам, более активно, чем в рамках

специализированных профессиональных ролей, обмениваются социо-

культурной информацией, касающейся эталонов поведения, потреби-

тельских стандартов, стилей и вкусов. Бели досуг являет нам театрали-

зованный социум, где каждому позволено играть роли, весьма далекие

от его реальной жизни, то ясно, что выбор будет падать преимущест-

венно на самые престижные из них. На досуге как нигде действуют

законы социальной имитации: менее престижные социальные группы

заимствуют у более престижных их стиль и стандарты жизни. Роковая

антиномия современного досуга состоит в том, что он в социокультур-

ной сфере создает единое общегражданское (и даже общемировое) про-

странство одинаковых моды, стиля и вкуса, тогда как реальные соци-

ально-экономические различия людей продолжают сохраняться. В силу

законов социальной имитации досуг очень сильно влияет на рост соци-

альных притязаний, не оказывая сколько-нибудь серьезного влияния на

практические социальные возможности. Следовательно, он ведет к дес-

табилизирующим показателям вышеприведенной формулы социальной

удовлетворенности: увеличивает знаменатель притязаний, не отражаясь

на показателях числителя.

Во-вторых, рост досуга резко меняет соотношение дескриптивной и

прескриптивной информации, циркулирующей в обществе и форми-

рующей массовое сознание. Чем больше досуга, тем быстрее идет про-

цесс общего социокультурного накопления - рост информации, форми-

рующей общие вкусы, стиль и моду и в целом повышающей импрес-

сионистскую впечатлительность нашего современника, между тем как

приращение прескриптивной информации, переложимой на язык тех-

нологий и практических решений, все более отстает.

Досуг формирует общие потребности, но не практическое умение их

удовлетворить. И чем больше досуга, тем больше символический мир

притязаний отрывается от мира социальных практик.

Перефразируя Маркса, можно сказать, что досуг учит современного

человека потреблять по меркам любого вида, но не учит его столь же

универсальной способности производить по меркам любого вида.

Поэтому при прочих равных условиях изменение соотношения рабо-

чего и свободного времени в пользу досуга резко снижает вероятность

того, что социальные требования, адресованные к экономической и

политической системе, будут реалистически-конструктивными, готовы-

ми для ввода в процессы принятия решений.

Каких реакций следует ждать в ответ на это от современных поли-

тических систем?

К сожалению, запас реальных альтернатив здесь не очень велик.

Это - либо консервативная "репрессия" по отношению к досуговым

"субкультурам", либо наращивание способности манипулирования соз-

нанием и изобретение все более рафинированных способов символиче-

ского удовлетворения потребностей.

Репрессивная стратегия разрабатывалась уже в античности. Самый

известный из ее авторов - консервативный политолог Платон. Глядя на

"расслабленную" афинскую демократию, он очень опасался за сохране-

ние добрых нравов граждан и их воинского этоса, необходимого для

эффективного отпора внешним врагам.

Платон рассуждал о республике, в которой материальный труд был

уделом рабов. Следовательно, он не мог посягать на досуг как таковой.

Но он желал преодолеть опасности, вытекающие из свойственной досу-

гу тенденции высвобождения личности из-под давления социальных

институтов и связанной с ними дисциплины. Его беспокоило то, что

стихийный, избавленный от государственного контроля досуг превратит

массу афинских граждан в неангажированных личностей, предпочитаю-

щих переживать жизнь как театр, а не как трагически серьезное дело,

требующее мужества и самоотверженности. Гражданину необходимо

сохранять власть над определенными удовольствиями и вожделениями,

иначе говоря, быть способным "преодолеть самого себя". И плохим

подспорьем в этом являются, по мнению Платона, свободные сцениче-

ские искусства.

Автор "Государства" делит искусства на мобилизующие, воспиты-

вающие и поддерживающие стоическо-героический этос, и демобили-

зующие, потакающие эвдемонической чувственности и чувствительно-

сти. По его мнению, досуг граждан должен быть организован в мобили-

зационном духе. Это предполагает цензуру, в том числе и в музыке:

"лидийские и ионийские гармонии следует запретить, во-первых, пото-

му, что они выражают печаль, во-вторых, потому, что они расслабляют.

Следует допускать только дорийские (для мужества) и фригийские (для

умеренности). Допускаемые ритмы должны быть простыми и выражать

мужественную и гармоничную жизнь"1.

Все это настолько напоминает программу "социалистического реа-

лизма", что не оставляет сомнений в том, что и в наше время политиче-

ская система в целях насаждения вымученной аскезы может посягать и

на свободные искусства, и на свободный досуг. Проблема в том, чтобы

понять, куда идет постсоциалистический мир: от тоталитарного запре-

тительства к действительной свободе гражданского самоопределения

или к более эффективной манипулятивной системе, заставляющей

повиноваться без прямого насилия?

Действительной альтернативой деспотической внешней дисциплине

является внутренняя самодисциплина; действительной альтернативой

непомерностям индивидуалистского гедонизма является не казарма, а

церковь (видимая или "невидимая") - неполитический институт, форми-

рующий непритворную, нестилизованную аскетику. Возможна ли такая

"церковь" в современном мире и какие формы могли бы принять отно-

шения этой "церкви" с политической системой?

Еще одним фактором, спровоцировавшим революцию притязаний и

растущий разрыв между притязаниями и реальными возможностями,

является повышение общего уровня образования. Его рост соответствует

общей социокультурной модели современного общества: дескриптивная

информация общетеоретического и общекультурного характера возрас-

тает значительно быстрее прикладной, годящейся для перевода на язык

практик и технологий. В известных рамках такая особенность продук-

тивна: образование выступает как опережающая подсистема, не только

способная удовлетворять назревшие практические запросы, но и созда-

вать заделы для будущего, "социальный заказ" которого заранее не

известен и не предопределен. Проблема, однако, в том, что рамки ра-

зумного, возможно, уже нарушены и система образования все чаще

превращается в питательную среду "новых маргиналов", весьма притя-

зательных и по социокультурным меркам престижных, но не умеющих

приспособить свои знания ни к общим возможностям общества, ни к

практическим технологиям. Сплошь и рядом получается, что, с одной

стороны, современные образованные люди знают "слишком много" —

многие из этих знаний так и не будут затребованными в практической

деятельности. С другой - они знают значительно меньше необходимого,

если под этим понимать адаптацию общетеоретических знаний к кон-

кретным производственным ситуациям, к условиям места и времени.

Невостребованная часть знаний становится источником неудовле-

творенных притязаний. Этим объясняется драматический парадокс:

более образованные слои зачастую являются менее реалистически мыс-

лящими и охотно плодят современные утопии или страстно следуют за

их творцами. Таким образом, общее информационное накопление

(выражающееся в превышении общетеоретической и общеметодологи-

ческой информации по отношению к конкретно прикладной) порождает

интеллектуальные феномены двух видов: одни станут основой перспек-

тивных новаций, сегодня еще не просматриваемых, другие - источником

социального прожектерства, фантомов и утопий. Весьма вероятно, та-

ким образом, что привычная дилемма: наука или утопия - не совсем

верна. Наука в какой-то части своих невостребованных теорий сама

содержит элемент утопии и способна плодить ирреальный символиче-

ский мир. Поэтому риск общественных затрат на общетеоретическую и

общеобразовательную активность не сводится к одному только финан-

совому риску, связанному с невозместимыми издержками. Он носит и

социально-политический характер, связанный с тем, что невостребован-

ная ученость способна творить фантомы и утопии, а невостребованная

образованность - рождать экстремальную среду "неприкаянного про-

фессионализма".

Политологи, анализирующие причины знаменитого майско-июньс-

кого взрыва 1968 г. во Франции, пришли к выводу, что основной при-

чиной стало перепроизводство социально-гуманитарного знания и соот-

ветствующих специалистов.

Хотя объективно социальный заказ на ускоренное производство и

практическое воплощение гуманитарного знания давно созрел, а техни-

ческие перекосы в развитии НТР породили острейшие социальные и

экологические проблемы, ориентация промышленного роста осталась

прежней. Уровень воплощаемости новых гуманитарных идей, относя-'

щихся к социальной и природосберегающей инфраструктуре, значи-

тельно уступает практической приложимости технического знания, что

связано как с более сложной природой объектов, так и главным обра-

зом с тем, что новые гуманитарные идеи затрагивают социальные ин-

ституты, структуры власти.

Новации в организации труда, управлении, урбанизации встречают

ожесточенное сопротивление со стороны промышленной и государст-

венной бюрократии; система принятия решений оказывается закрытой

для новых гуманитарных идей. Очень показательны в этом плане ре-

зультаты опроса представителей 1502 крупных французских предпри-

ятий и фирм, проведенного журналом "Экспресс" в 1984 г. Как было

опубликовано в этом журнале, соотношение предложения и спроса на

рынке труда дипломированных специалистов в 1989 г. должно было

составить: для выпускников технических вузов спрос - 14 600, предло-

жение - 11 700, естественнонаучных спрос - 14 400, а предложение -

58 500; для экономических и юридических вузов спрос всего 1700, а

предложение - 63 ООО1.

Таким образом, технократическая ориентация предпринимателей со-

хранялась и даже усиливалась. По прогнозам, на 52 100 рабочих мест в

1989 г. должны были претендовать 209 000 выпускников высших учеб-

ных заведений. Из них только специалисты технического профиля мог-

ли рассчитывать на благополучное завершение своей профессиональной

социализации. В целом же более 75 % дипломированных молодых спе-

циалистов в дальнейшем не смогли найти работу по специальности.

Отсюда ясно, что социальный состав безработной люмпен-интелли-

генции будет пополняться преимущественно за счет гуманитариев.

Профессиональная тяга к обобщениям, обостренный интерес к соци-

альным и культурным проблемам сочетаются у них с полным отсутст-

вием шансов на практическое воплощение своих сил и знаний. Именно

в такой среде возникает социальный заказ на теоретическое обоснова-

ние глобальных обвинений в адрес "современной технической цивили-

зации". Это сыграло свою роль в формировании специфических черт

"альтернативной культуры", в частности ее технофобии2.

Следует сказать, что в рамках общего политического цикла, харак-

теризующегося сменой социал-демократической (кейнсианской) и кон-

сервативной (монетаристской) фаз, именно первая отмечена особо бы-

стрым опережением дескриптивной информации, рождающей притяза-

ния, по отношению к прескриптивной, обеспечивающей реальные реше-

ния и технологические сдвиги. Поэтому консервативная фаза в логике

своего ответа на крайности предыдущей, в свою очередь, заходит порою

слишком далеко. Появляются не только проекты резкого сокращения

государственных затрат на науку и образование, но и более экзотиче-

ские, связанные с замыслами более жесткой привязки образования к

местности, где оно может получить применение. В этой фазе причудли-

во сочетается леворадикальный утопизм с правоконсервативным.

Так, теоретик "экосоциализма" во Франции А.Горц сомневается в

целесообразности единого национального образовательного пространст-

ва. "Наша высшая школа, — пишет он, - формирует людей, знающих

все, кроме того, что может им пригодиться в специфических рамках

регионального опыта... Социализация индивида заключается в устране-

нии автономии и разнообразия в пользу унификации, засвидетельство-

ванной дипломом"1. Альтернативные проекты и крайне правых и неко-

торой части крайне левых предполагают новую социализацию индивида

как "местного" существа, целиком сопричастного региональным тради-

циям и нормам.

Но не ведут ли эти проекты "новой социализации" образования к

системе пожизненного найма и пожизненного пленения образованной

молодежи затребовавшей их "малой родиной"? Не маячит ли за этими

проектами дух средневековых гильдий, цехов и изолированных террито-

риальных общин, противоположный духу единого гражданского общест-

ва и единого национального пространства?

Обобщая причины современной "революции притязаний", можно

сделать вывод, что основа у них одна. Она связана с тем, что современ-

ные социальные группы в широком смысле (вплоть до наций или целых

цивилизационных ареалов) активно обмениваются информацией и этот

обмен не является эквивалентным. Одни группы играют роль социо-

культурного авангарда (или донора) и становятся образцом для подра-

жания, другие выступают как рецепиенты, жадно впитывающие исходя-

щую от первых информацию (что не мешает им часто испытывать нена-

висть - вечную спутницу зависти).

Политолог, изучающий, как преобразуются "входы"-требования, ад-

ресованные политической системе, не может пренебречь теми возмож-

ностями, которые открывает ему теория референтных групп, разрабо-

танная американскими социопсихологами Г.Хайменом и С.Стауффером.

Длительное время культура характеризовалась ситуацией, когда ин-

дивиды черпали нормы своего поведения, ценности и притязания в сво-

их собственных группах - в близлежащей социальной среде. Ясно, что

при этом вероятность совпадения притязаний и возможностей была

достаточно велика: мир реального опыта и символический мир в целом

сходились в своих границах.

Ситуация стала меняться: сначала, когда на месте сословного обще-

ства, отличающегося жесткими социальными перегородками, возникло

современное массовое, затем, когда вместе с появлением средств массо-

вой информации, развитием иностранного туризма и других видов об-

мена возник "мондиализм" - наднациональная среда, объединяющая

бездомную в социокультурном смысле "диаспору прогресса".

В мире появился новый источник нестабильности, связанный с экс-

.пансией заимствованных, а потому и нереалистических, не сориентиро-

ванных на собственные местные возможности притязаний. На наших

глазах стало формироваться единое всемирное потребительское общест-

во, активно примеряющее стандарты жизни наиболее высокоразвитых

стран.

Возникает новый, невиданный еще тип власти: сопиокультурная

власть слоев и обществ, играющих роль референтной группы, над ума-

ми тех, которые копируют их поведение и их ценности в качестве со-

временных и престижных. Отныне политические (равно как и экономи-

ческие) системы стран, не принадлежащих к "передовому миру", испы-

тывают двойную нагрузку: им предстоит ответить на вызов не только

тех требований, которые в рамках данной социальной системы могут

рассматриваться как "нормальные" (в целом соответствующие возмож-

ностям системы), но и тех, которые, заведомо не являясь "нормаль-

ными" - реалистическими по местным условиям, тем не менее успели

стать "универсальной" потребительской нормой, престижным стандар-

том.

Речь идет, таким образом, о трудноразрешимых парадоксах

"легитимного" социального утопизма. Современный человек в качестве

вожделеющего существа формируется уже не национальной, а общеми-

ровой системой духовно-символического производства, но в качестве

производящего субъекта его возможности по-прежнему ограничены

местными национальными рамками.

Имеет ли право современная личность желать того же, чего желают

(и даже могут себе позволить) представители мировой референтной

группы, олицетворяющие дух и стандарты Современности? Вероятно,

трудно отказать ей в этом праве. Но как в таком случае быть с непод-

властной "общемировым стандартам" социально-экономической и поли-

тической реальностью?..

В каких формах эта реальность, в свою очередь, имеет право напом-

нить гражданину о себе и границах своих возможностей?

На этот вопрос современная политическая теория ясного ответа пока

что не дает. Попытаемся сформулировать условия задачи.

Во-первых, политическая модель должна согласовать свои функции

и институты с задачами социализации нового поколения "единствен-

ных", ориентированных на утопию "беспрецедентных возможностей"

(ссылки на то, что предшествующие поколения терпели худшее, для них

лишены смысла).

Во-вторых, она должна завоевать приверженность новых социальных

групп, профессионально связанных с системными новациями технико-

производственного и сопиокультурного типа. Бели система шокирует

или отторгает инновационные группы общества, ее судьбу легко преду-

гадать.

В-третьих, политическая система должна творчески решать задачи,

вытекающие из противоречия между универсализацией притязаний

(выравнивающихся по завышенным стандартам, исходящим от рефе-

рентных групп) и сохраняющейся спецификой (социально-групповой,

национальной, региональной) возможностей. Завышенные притязания

могут стать источником дополнительной социальной энергии достижи-

тельного толка, но они же могут стать причиной массовых фрустраций.

Консервативный тип решения ориентирован на умерение "притяза-

ний", оптимистическо-проективный - на то, чтобы превратить эти при-

тязания в источники новых энергий и стимулов.

Возврат к "новой аскезе", или сохранение "морали успеха", - вот,

собственно, что разделяет сегодня консерваторов и либералов.

Думается, что реалистическая стратегия лежит где-то посредине:

система должна обладать способностью фильтрации и отбора "продук-

тивных притязаний", с одной стороны, соединения отобранных притяза-

ний с реальными стимулами, достаточными для активизации продуктив-

ной социальной активности, с другой.

Соответствующие механизмы демонстрирует табл. 1.

Таблица 1

Динамика требований

Подсистема отбора

и национализации

требований_____

Подсистема переработки

требований в проекты

политическими партиями

Запросы новых поколе-

ний

Запросы новых соци-

альных групп

Запросы неадаптиро-

ванных слоев

Запросы инновацион-

ных групп и личностей

"на рубеже культур"

Социализация

Мобилизация

Адаптация

Интеграция и на-

ционализация

Проекты для молодежи

Проекты для новых соци-

альных групп

Проекты для депрессивных

социальных регионов и

групп

Проекты, формирующие

образ нации как

"передовика истории"

Требует, пожалуй, специального пояснения последний пункт средне-

го звена схемы — "Интеграция и национализация".

Наше время покончило с натуральным хозяйством не только в эко-

номической области, но и в области информационного обеспечения

социальной активности.

В традиционном обществе каждая социальная группа необходимую

ей социальную и профессиональную информацию производит самостоя-

тельно, внутри себя. Крестьянин и ремесленник не обращались в специ-

альные лаборатории для получения рецептов изготовления своей про-

дукции - они хранились в коллективной памяти и передавались как

сословно-профессиональная традиция. Современная деятельность уже не

может опираться на традицию, здравый смысл или стихийные импрови-

зации.

Суверенитет групп-"практиков" нарушен тем, что теперь им для

нормального осуществления своей деятельности приходится постоянно

обращаться к группам-"теоретикам", изготовляющим рецепты деятель-

ности.

Возникает, таким образом, новый тип социального неравенства - не-

равенства перед лицом Современности.

Общество не адаптируется к требованиям Современности равномер-

ным и всеобщим образом, но выделяет специальные инновационные

группы, которые являются "пионерами прорыва". Классическая пред-

ставительская парадигма опиралась на презумпцию суверенного опыта

различных социальных групп, каждая из которых адресует свои запросы

и наказы политической системе. Теперь обнаруживается, что общества

нового времени, едва выйдя из состояния традиционного сословного

неравенства, входят в состояние нового неравенства, связанного с поля-

ризацией двух ролей: информационных доноров и зависимых перцепи-

ентов.

Новое социальное знание, исходящее от "доноров", в чем-то порази-

тельно напоминает библейский плод, сорванный с древа познания. Оно

носит греховный, или соблазнительный, характер, ибо, обучая "истине",

оно может отлучать от "добра". Под "истиной" здесь подразумевается

открытие новых сторон мира и связанных с ними новых возможностей.

Под "добром" - "вечные" нормы социальной дисциплины и ответствен-

ности.

В условиях неравенства социальных групп и даже целых обществ

перед лицом Прогресса (Современности) для многих обществ возникает

острая опасность ценностной дезинтеграции и денационализации инно-

вационных групп (интеллектуальных элит). Эти группы склонны рас-

пространять свою критику архаичных форм на национальные ценности

и даже национальный опыт (историю) в целом. Мы здесь имеем дело,

собственно, с роковой двойственностью инновационного процесса.

Инновационные возможности могут быть конвертированы в под-

держку, если им сопутствует гражданская и социокультурная лояль-

ность "пионеров прорыва", готовых разделить со своей нацией тяготы и

риски системных реформ. Если же эта лояльность подорвана

"принципиальным" недоверием к национальному опыту, то новаторы

будут скорее разрушать социум, вместо того чтобы действительно по-

мочь ему адаптироваться к современности.

Поэтому важнейшая задача политической системы — интегрировать

инновационные социальные группы и движения в национальную систе-

му ценностей или, по меньшей мере, достичь определенного баланса

между инновационной мотивацией и национальной идентичностью. Если

политическая система не в состоянии осуществить "национализацию"

инновационных групп, то возникает роковое противоречие между моти-

вацией социального творчества и мотивацией поддержки. Творческая

энергия не конвертируется в энергию политической поддержки, что

грозит тотальной дестабилизацией и политической системы, и общества

в целом.

Перед политической системой возникает задача сформировать образ

нации как "передовика истории", имеющего в запасе свой альтернатив-

ный проект будущего, отвечающий духу времени.

Это соединение национального духа с духом Времени (Истории) по-

зволяет примерить две задачи: сохранения национальной идентичности и

адаптации к новым условия.

Не всякая политическая система способна их совместить. Нередко

случается, что сохранение национальной идентичности выступает как

"почвеннический" реставрационный проект консервативных сил, игно-

рирующих новые требования времени, а инновационные стратегии оли-

цетворяются политическими силами, недооценивающими проблемы

преемственности, национального суверенитета и укрепления государст-

венности.

Странные вещи сегодня случаются с некоторыми старыми и, каза-

лось бы, несомненными понятиями.

Мы видели, как индивидуализм изменил свою продуктивную форму

самодисцишшнированного "разумного эгоизма" и на наших глазах вы-

рождается в контрпродуктивную гедонистическую инфантильность, не

способную ни контролировать собственные импульсы, ни подчиняться

социальным нормам. Нечто аналогичное происходит и с некоторыми

другими формами классического просвещенческого наследия.

Патетика Просвещения в свое время характеризовалась народолюби-

ем и патриотизмом. Вера в будущее сочеталась с верой в исторические

судьбы своих стран и национальное величие (или, по меньшей мере,

достоинство).

Сегодня Просвещение все более является нам в виде кичливого мон-

диализма, третирующего и национальную историю, и традицию, и, каза-

лось бы, незыблемые ценности патриотизма. Просвещенные элиты вы-

ступают как "диаспора Прогресса", не привязанная к определенному

месту и не знающая национальных святынь. Это способно серьезно

деформировать модернизационные процессы, протекающие в современ-

ном мире.

Подведем итоги.

Представительская парадигма как выражение либеральной классики

до сих пор не утратила своего значения. Но значение это не столько в

адекватности описания реально происходящих политических процессов,

сколько в утверждении ценностей современного гражданского общест-

ва. Представительская парадигма имеет высокий нормативный смысл,

обязывающий государственную власть, вместо того чтобы "вести и вос-

питывать" граждан, выражать их суверенную волю и уважать их непри-

косновенные права. Если этот идеал будет поколеблен в мире под пред-

логом невозможности его буквального осуществления, у бесчисленных

"вождей и учителей" народа и соискателей бесконтрольной власти бу-

дут окончательно развязаны руки.

Надо иметь в виду еще и следующее соображение. Политологиче-

ский дискурс о политической системе следует какому-то более общему

канону, о чем свидетельствует его поразительная близость политэконо-

мическому дискурсу об экономической системе и природе богатства.

Политэкономическая классика в свое время также выдвинула посту-

лат "естественного индивида" и "естественных потребностей".

Без понятий "естественные потребности" и "естественный спрос" не

сформировалось бы понятие потребительной стоимости, означающее,

что, сколько бы труда и усердия ни посвятил товаропроизводитель изго-

товлению своей продукции, она обретет статус товара только при усло-

вии, что удовлетворяет реального (эмпирического) потребителя и затре-

бована им.

Позиции классики серьезно поколебало кейнсианство, исходящее

уже из концепции не естественного, а спровоцированного спроса

("экономика спроса"). Амбиции "экономики спроса" стали доходить до

утверждения, что современная фирма производит не столько товар,

сколько потребителя этого товара1 .

Как справедливо заметили критики теории "манипулируемого спро-

са" (в частности, из чикагской школы и "новые экономисты" во Фран-

ции), при последовательной трактовке такой теории всякое различие

между производством нужной и ненужной продукции исчезает, ибо

любую продукцию всесильная система манипулирования способна навя-

зать потребителю.

Главный закон рыночной экономики: соответствие предложения

спросу - при этом попросту исчезает, а сама экономика превращается в

"символическое производство". Чикагская школа восстановила "сувере-

нитет потребителя", вернувшись к принципу соответствия.

Вполне вероятно, что аналогичный цикл предстоит пережить и поли-

тической теории. На определенном этапе она осуществила ревизию

классического представительского принципа, гласящего, что система

производства власти всецело основана на угождении воле избирателя,

подобно тому как рыночные системы производства богатства основаны

на угождении потребителю.

Эта ревизия и осуществлена в модернизационной теории политиче-

ской системы, когда последняя выступает как поле действия

"авангарда", не столько угождающего "непросвещенному большинству",

сколько "направляющего" его. Состоится ли новый возврат к классике

или постмодернистская фаза в политике даст совсем другие формы -

все эти вопросы будут рассмотрены далее.

См. Лалбрейт Дж. Новое индустриальное общество. М., 1969.