§ 1. Возникновение концепции социальной обусловленности преступности и ее причин

Первые попытки выявить связь преступности с социальными условиями современного им общества мы находим в работах мыс­лителей античности. Уже Демокрит (V—IV вв. до н.э.) выводит при­чины преступлений из отсутствия побуждений к добродетели в силу нравственных и умственных пороков; указывает на роль воспитания для предупреждения их возникновения, так как неправильное пове­дение — результат незнания более правильного. Угроза же наказа­ния хотя и оказывает сдерживающее воздействие в силу несовершен­ства человеческой природы, но играет лишь вспомогательную роль, так как не всегда удерживает от соблазна грешить втайне.

Значительно выше оценивал предупредительное воздействие нака­зания Проташр (Vв. до н.э.), который близко подошел к идее специальной и общей превенции. Наказание, по его мнению, осуществляется во имя будущего, чтобы не совершал преступлений ни наказываемый, ни дру­гой человек, которому становится известно о примененном наказании. Сходные взгляды на роль наказания в сдерживании преступности выска­зывали Платон (V— IV вв. до н.э.), а позднее Эпикур (IV—III вв. до н.э.). Платон сформулировал и ряд положений о способах охраны общества от опасных и неисправимых преступников путем их изоляции. Заслужива­ет внимания и анализ им мотивов человеческого поведения, приводя­щих к преступлениям: страсть к наслаждениям, ревность и др.; он выде­лял и совершение упречных деяний по неведению. В модели идеального государства он не допускает частной собственности, порождающей ко­рысть и конфликты в высших слоях, управляющих обществом.

Антисфен, Диоген и другие представители философской школы ки­ников (V—IV вв. до н.э.) связывали совершение преступлений с не­умеренными или искаженными потребностями: алчностью, развра­том, эгоистическим честолюбием, овладевающими человеком в силу пороков воспитания.

Мысль о социальной, а не только о личностно-мотивационной при­роде нарушений социальных норм обосновывал Аристотель (IV в. до н.э.), видевший их причину в несоблюдении в обществе равенства и справедливости, что порождает испорченность нравов, проявляю­щуюся в социальных отклонениях.

Римские мыслители и юристы восприняли ведущие положения древнегреческой философии относительно возможности регулирова­ния поступков разумом и чувством справедливости. Вместе с тем с уче­том роли юриспруденции в Риме Цицерон и другие римские авторы ушли значительно дальше в разработке роли нормативного регулиро­вания поведения людей. При этом был сделан значительный шаг в направлении комплексной оценки социальной, нравственной и пра­вовой природы преступления.

Период раннего средневековья был далеко не лучшим временем для развития научных идей.

Значительный прорыв в рассматриваемой нами сфере осуществи­ли раннебуржуазные идеологи. Так, Т. Мор (1478—1535) в «Утопии» связывает существование преступности с нищетой и бедностью ши­роких слоев населения, с паразитическим образом жизни дворян. Клю­чом к успешной борьбе с преступностью, по его мнению, являются не жестокие наказания, а справедливые порядки в обществе.

Аспект проблемы, связанной с возможностью криминогенного вли­яния самих законов и практики их применения, нашел выражение в идеях Ф. Бэкона (1561—1626). Он рассматривал справедливость как одно из основных качеств правового регулирования. Нарушение это­го требования неизбежно создает преступления. В этой связи он классифицировал виды насилия на открытое; злонамеренность, прикрывающуюся законом; и жестокость самого закона^[9].

Т. Гоббс (1588—1679) считал, что «война всех против всех»² как ре­зультат природного состояния людей, связанного с тремя основными их качествами — соперничеством, недоверием, любовью к славе, — мо­жет быть прекращена только страхом перед сильной властью, законы которой направляют людей к благу, гарантируют безопасность и спо­койствие. Он дал своему главному труду название «Левиафан» (1651), сравнивая государство и его законы с вызывающим всеобщий страх библейским чудовищем.

Д. Локк (1632—1704), отмечая решающее влияние среды на фор­мирование личности и поведение, обосновывал этим необходимость установить постоянные для всех правила жизнедеятельности, которые обеспечивали бы с помощью правосудия пресечение посягательств на общественную и личную безопасность людей.

«Рационалистический и гуманистический подход к проблемам со­циальных отклонений... ярко и отчетливо представлен в творчестве про­светителей XVIII века»^[10]. Укажем прежде всего на идеи Ш. Монтескье (1689—1755). В своих работах «Персидские письма» (1721) и «О духе за­конов» (1748) Монтескье исходил из социальной обусловленности нра­вов и поведения. По его мнению, человек в силу ограниченности ра­зумного предвидения, подверженности заблуждениям и страстям способен к нарушениям законов природы и общества. Но справедли­вый законодатель в значительной степени может противодействовать социальным отклонениям.

В широком контексте рассматривал причины преступности и воз­можности борьбы с ней Ж.-Ж. Руссо (1712—1778). Он констатиро­вал, например, в работе «Рассуждение о начале и основаниях нера­венства...» (1755), что причиной любых социальных отклонений, в том числе преступных злодеяний, является возникновение частнособственнического общества. Разорение бедных, политичес­кое неравенство, скученность в городах, вредные для здоровья рабо­ты, роскошь и злоупотребления власть имущих — все это неизбежно вызывает рост преступности. В этой ситуации ответственность за пре­ступления, подчеркивал он, несет общество. Решающим для проти­водействия преступности является преобразование общественных от­ношений, гуманизация государства и права. Вместе с тем средством такого преобразования он считал воспитание в духе подлинной нрав­ственности. Превентивная сила законов, по его мнению, связана с выражением в них общей воли, их справедливостью и полезнос­тью, в которой надо убеждать людей, а не суровостью^[11].

Огромное значение имел знаменитый труд Ч. Беккариа (1738—1794) «О преступлениях и наказаниях» (1764). Беккариа всесторонне излага­ет идею предупредительного воздействия наказания, которое способно выработать внутренние побуждения, удерживающие от проявления «страстей», мотивирующих преступления. Но для этого наказание дол­жно быть публичным, незамедлительным, необходимым, соразмерным деянию^[12].

Беккариа разработал классификацию преступлений исходя из объекта посягательства, степени причиняемого общественного вреда,

предумышленности или ситуативности, мотивации. В частности, вы­делены такие мотивы, как чувство безнадежности, нищета (причем мотив подлинной нищеты тонко отделяется от ощущения нищеты при сравнении с уровнем жизни богатых людей), тунеядство. Мы находим у него даже осуждение «ужасного и, может быть, не необходимого права собственности», которое стимулирует имущественные преступления.

Очевидно влияние взглядов Беккариа на Екатерину И, которая в гла­ве XX Наказа комиссии по сочинению проекта нового Уложения (1767) отмечала, что необходимость прибегать к наказанию за «худые дела» будет ограничена, если удастся распространить среди населения тек­сты уголовных законов по низкой цене и в таком же масштабе, как бук­вари. Это позволит каждому знать, от каких деяний надо отвращаться как от преступных.

Влияние Беккариа испытал и АН. Радищев (1749—1802). Однако он не ограничился абстрактно-гуманистическими идеями о приори­тете предупреждения преступности и роли в этом просвещения, а рас­смотрел в книгах «Путешествие из Петербурга в Москву», «О за­коноположении» и в других работах причины преступности, связанные с помещичье-крепостническим строем тогдашней России, порож­давшим угнетение и бесправие крестьян, беззакония их господ.

Правда, определенное внимание обращалось (особенно Гольбахом) и на влияние имущественного неравенства. Но этот аспект социаль­ной обусловленности поведения оставался у просветителей XVIII в. все-таки на втором плане по сравнению с состоянием общественных нравов.

Известный деятель Великой французской революции Ж.П. Марат (1743—1793) также отдавал предпочтение в анализе причин преступ­ности влиянию процессов в нравственной сфере общества. Но в рабо­те «План уголовного законодательства» (1790), подготовленной на кон­курс Экономического общества в Берне, он показал связь преступности с условиями жизни общества, состоящего из «презренных рабов и по­велевающих господ», с угнетением, жестокостями со стороны господ­ствующих слоев. Именно отсутствие у бедняков средств к существо­ванию и утрата ими веры в справедливость являются, по мнению Марата, основными причинами преступности. Поэтому закон должен предупреждать слишком большое неравенство, устанавливая ему пре­дел. Общество обязано помогать своим гражданам, лишенным самого необходимого. Индивидуальные и коллективные деяния для захвата того, в чем общество отказало беднякам, Марат считал «мнимыми преступлениями».

Существенный вклад в развитие концепции социальной обусловлен­ности преступности внесли социалисты-утописты XVIII—XIX вв.^[15] Мо- релли в «Кодексе природы...» (1755) отмечал, что человек становится преступником в несправедливо организованном обществе. Пороки, ле­жащие в основе социальных отклонений, Морелли рассматривал прежде всего как проявления жадности. Их устранение он связывал с обеспече­нием права и всеобщей обязанности трудиться и отменой частной соб­ственности.

А. Сен-Симон (1760-1825), Ш. Фурье (1772—1837) и их последо­ватели пришли к выводу, что хотя природа людей одинакова, обста- новканасилия и угнетения в обществе создает условия, в которых люди становятся преступниками; причем подчеркивалось, что при пороч­ном устройстве общества никакие репрессии не способны сдержать развитие преступности. Однако, предлагая далеко идущие мероприя­тия по оздоровлению социальной обстановки (уничтожение правово­го неравенства, формирование отношения к труду как к потребности, научное планирование хозяйства, распределение по способностям и т.д.), они в то же время полагали, что в обществе будущего сохранит­ся частная собственность. Человеческое поведение, обусловленное ста­тусом, свойствами и страстями личности, будет направляться от бес­порядочности к порядку социальным кодексом, воспитанием на основе развития знаний морали и религии, хозяйственной и бытовой взаимопомощью.

Реформатор тюремного дела, англичанин Дж. Говард книгой «Со­стояние тюрем» (1777) открыл для общественности и даже для власти внут­ренний фактор самовоспроизводства преступности¹. Речь идет о причинах рецидива и вовлечения нового пополнения в преступность, связанных с условиями отбывания наказания и отсутствием социальной помощи (призрения) для отбывших наказание и для их близких. Говард констатировал, что «мир осужденных» в местах лишения свободы и по­сле освобождения является источником нравственной заразы, к тому же распространяемой на средства государства. Автор предложил серьезные реформы в обращении с осужденными и освобожденными (внедрение гигиенических требований, организации труда, патроната и т.д.). Не бу­дучи такими «громкими», как идеи Беккариа, предложения Говарда так­же оказали серьезное влияние на профилактическое ориентирование борьбы с преступностью.

Новые подходы в анализ механизма преступного поведения внесла классическая школа немецкой философии: И. Кант (1724—1804), И. Фих­те (1762—1814), Г. Гегель (1770—1831). Преступления против личности и собственности, по Канту, — это принесение целей других в жертву соб­ственным целям, в то время как свобода воли разрешает поступать как мне угодно, лишь поскольку я не нарушаю свободу воли других. Гегель, в свою очередь, отграничивал подлинную свободу воли от кажущейся, т.е. от произвола (случайного выбора между различными влияниями и влечениями). Он подчеркивал общественную опасность преступлений как «отрицательной жизненности»; наказание необходимо не только для общества, но и для самого преступника, воздействуя на его нечистую со­весть и не сводясь к принуждению. Интересна и критика Гегелем прооб­разов антропологической концепции преступности — физиогномики (Jla- фатер, вторая половина XVIII в.) и френологии (Галль, начало XIX в.). Достоверную оценку личности можно дать лишь опираясь на ее бытие.

Концепция свободы воли как познанной необходимости обусло­вила вывод классической школы об особой значимости правового регулирования для предупреждения преступлений. Гегель, в частно­сти, говорит о преимуществах кодифицированного и доведенного до сведения граждан закона перед прецедентным правом^[16]. По мнению Фихте, необходимо закрепить в законе требования равенства, права

на труд, права на достаточные средства к существованию, а также ру­ководство государством социальными отношениями. Это позволит постепенно сформировать внутреннюю контрмотивацию против «гре­ховных» поступков, предупредительное воздействие общественного мнения, которое, однако, должно сочетаться с памятью об угрозе за­кона.

Надо отметить резкие возражения А. Шопенгауэра (1788—1860) про­тив концепции свободы воли как механизма человеческого поведения. Он считал, что воля и характер не формируются средой, а изначально заложены в человеке; меняется лишь соотношение таких качеств, как эгоизм, злоба, злорадство, жестокость. Человек совершает поступки так же, как мы зачитываем заранее напечатанный текст. Ответствен­ность наступает, по существу, за проявление в деянии характера, хотя человек не может его изменить. Эта фаталистическая концепция сни­мала саму проблему предупреждения преступности.

Ф. Ницше (1844—1900) также скептически относился к возмож­ностям рационального исследования проблем преступности и на­казания, так как эти понятия — игрушки для тех, кто взывает к доб­родетели, а верит только в полицию. Мотивация деяний носит, по его мнению, сугубо индивидуальный характер, порождаемый «самостью» человека. Вместе с тем он независимо от Фрейда высказал догадку о несовпадении мотивов преступления, признаваемых виновными, и действительных глубинных мотивов, связанных с неосознаваемым разладом в самом себе¹.

После экскурса в немецкую философию вернемся к взглядам авто-, ров, исходящих из приоритета внешних причин преступности.

Много внимания уделяли проблемам преступности идеологи декаб­ристского движения (в частности, П.И. Пестель), литераторы и об­щественные деятели В.Г. Белинский, А.И. Герцен, Н.Г. Чернышевский и др. Они исходили из связи преступности с проявлениями социальных конфликтов, экономическими и иными социальными отношениями внутри современного им российского и западного общества. Однако, связывая решение проблемы преступности с переустройством обще­ства, они давали определение форм, возможностей, движущих сил та­кого переустройства, близкое к утопическому.

Определенное сходство с их идеями имеют взгляды П.Я. Чаадае­ва (1794—1856), хотя этот автор в значительной степени опирался на христианские ценности. Источник зла в обществе он видел прежде всего в крепостничестве, развращающем общественное сознание

и оскверняющем ЖИЗНЬ не только крепостных, но и тех, кто извлека­ет выгоду из существующего положения дел. Чаадаев уловил тупико- вость ситуации с идеей просвещения в обществе, в котором имеются угнетатели и угнетенные: ведь приобщение к элементарной культуре работников приведет к формированию у них новых потребностей и они будут стремиться к завоеванию этих благ любыми средствами (не худшими, однако, чем те, которыми завоевали свои блага феода­лы). Определенные надежды Чаадаев, однако, возлагал на предупре­дительное воздействие наказаний, законодательство о которых дол­жно служить развитию у людей чувства справедливости и границ, отделяющих должное от недолжного^[17].

Значительное внимание проблемам преступности, ее причинам, возможностям устранения коренных причин массовых эксцессов уде­лено в трудах основоположников теории исторического материализ­ма. При всех качественных изменениях социальных процессов в мире этот методологический подход сохраняет силу.

Взгляды К. Маркса (1818—1883) и Ф. Энгельса (1820—1895) на пре­ступность и борьбу с ней производны от их общей концепции ес­тественно-исторического процесса как развития и смены обществен­но-экономических формаций; они исходят из анализа закономерностей социального развития, обусловливающих общественное сознание и социальное поведение. Марксизм в его классической форме систем­но развивает взгляды предшествующих философских школ, в том чис­ле гуманистические идеи предупреждения преступности.

Уже в ранних работах Маркс разрабатывает идею социального пре­дупреждения преступности, используя формулировки Беккариа и Мон­тескье, но идя гораздо дальше в предлагаемых мероприятиях в интере­сах «социально обездоленной массы»^[18]. Он подчеркивает необходимость исследования социальных побуждений (мотивации) преступлений, а не только их антисоциальной формы; видеть за конкретными деяниями не просто добрую или злую волю, а влияние объективных обществен­ных отношений. С этой точки зрения рассматриваются и возможности наказания как средства предупреждения преступлений и исправления виновных^[19]. В таких работах Маркса, как «Смертная казнь», «Населе­ние, преступность и пауперизм», «Святое семейство», «Капитал» и др., показаны источники преступности современного ему общества, коре­нящиеся в основных условиях, свойственных этому обществу в целом, выявлены ее зависимости от остроты антагонизмов в нем, прямая

и обратная связь процессов в обществе с порождаемой им же преступ­ностью.

На большом фактическом материале основана и работа Энгельса «Положение рабочего класса в Англии», в значительной своей части посвященная анализу социальных причин преступности, их зависимо­сти от «войны всех против всех». Говоря о социальных корнях демора­лизации и криминогенное™ деклассированных элементов, вышедших из среды трудящихся, Энгельс показал вместе с тем деградацию и пред­ставителей господствующих классов, на которых приходится зна­чительная часть совершаемых преступлений^[20].

Своеобразное резюме своих взглядов на природу преступности Маркс и Энгельс дали в работе «Немецкая идеология»: «...преступ­ление, то есть борьба изолированного индивида против господству­ющих отношений, также не возникает из чистого произвола. Наобо­рот, оно коренится в тех же условиях, что и существующее господст­во»^[21]. Представляется, что это положение сохраняет силу до настоящего времени. Как и положение о том, что реализация в полном объеме идеи предупреждения преступности, подрубание самого ее корня зависят от уничтожения социальных антагонизмов в сфере политической и экономической жизни^[22].

Рассмотрим теперь взгляды социологов Г. Тарда (1843—1904) и Э. Дюр- кгейма (1858—1917), выдающегося географа и теоретика анархизма П.А. Кропоткина (1842—1921). Будучи более локальными по предмету ис­следований , нежели работы по историческому материализму, труды этих авторов в целом также исходят из связи преступности с процессами в об­ществе. Правда, Тард склоняется к психологизации общественных отно­шений, считая ведущими в детерминации преступности процессы под­ражания и приспособления, которым особо податливы лица, находящиеся в социальном одиночестве. Но при этом он ссылается и на объективные условия, усиливающие криминальный риск (сиротство, миграция, безработица и т. д.). Основная идея Тарда: человек не рождает­ся преступником, а делается им (кстати, Ломброзо отзывался о Тарде как о наиболее серьезном критике антропологической теории преступнос­ти). Последователи Тарда отмечали и его «глубоко оптимистическое убеж­дение, что цивилизация как цельная совокупность веры и закона, труда и власти, всех видов инициативы представляет собой могущественную коалицию против армии преступников»⁴.

Не такими оптимистичными выглядят идеи Дюркгейма. Он исхо­дил из того, что преступность вечно присуща обществу (выражаясь сло­вами французского исследователя А. Лакассаня, «каждое общество име­ет тех преступников, которых оно заслуживает»¹). Причем ее интенсификация связана со специфическим явлением — «аномией», утратой при определенных условиях социальной сплоченности, цель­ности в обществе. Общественная дезорганизация, порожденная кри­зисом или, наоборот, внезапными поворотами к лучшему, аннулирует возможности предупреждения преступлений с помощью любых видов социального регулирования.

Кропоткин отмечал, что решающее влияние на существование и рост преступности оказывают социальные антагонизмы, связанные с частной собственностью, нуждой и эксплуатацией. Он выделял и последствия вы­падения человека из системы образования и воспитания, а также соци­альных болезней. Он подчеркивал приоритет профилактики и внутрен­нюю противоречивость тюремного наказания, которое «в воображении юристов» стимулирует воздержание от новых преступлений, а в действи­тельности негативно влияет на личность, которая помещается в специ­фическую преступную среду—«высшую школу преступности». Возмож­ность преодоления преступности как массового социального явления Кропоткин видел в идее общества, основанного на взаимопомощи и взаимоконтроле, которое откажется от государственных форм².

Своеобразную позицию относительно причин преступности зани­мал основатель социального дарвинизма Г. Спенсер (1820—1903). Он исходил из тенденции приспособления людей к социальным услови­ям при помощи механизма наследственности, фиксирующего и вос­производящего некие «социальные инстинкты» на основе опыта борь­бы за выживание. Понятия справедливости, добра и зла, преступления также вырабатываются и закрепляются на этом фундаменте. Полез­ные отклонения создают лидеров прогресса, вредные — преступни­ков. Преступности противостоит социальное давление на нее в форме профилактических сдержек и применения наказания^[23].

Остановимся в заключение на взглядах двух выдающихся отече­ственных мыслителей XX в. — П.А. Сорокина (1889—1968) и И.А. Иль­ина (1882—1954)^[24]. В своеобразной форме они вновь воспроизвели идею приоритета внутриличностного детерминирования преступного пове­дения.

Сорокин, например, утверждал в 1913 г., что, хотя преступность по ее значению для общества есть социальное явление, по сути это явле­ние психическое, так как главное, что отличает преступление, — это имеющие собственную жизнь сильные и определенные состояния со­знания. По мнению Ильина, преступление — это всегда итог индиви­дуального волевого акта, возникшего в результате примера, заражения, вовлечения, наведения. Преступное поведение — результат внутренне­го освобождения себя от закона. Мотивация многих преступлений, со­вершаемых как богатыми, так и бедными, связана с утратой возможно­сти самостоятельного хозяйствования.

Предложенный обзор развития взглядов на преступность, ее при­чины и возможности борьбы с ней, которые запечатлены в истории раз­вития философии и социологии, позволяет лучше понять формирование и содержание позиции тех авторов XIX—XX вв., которые непосредствен­но стояли у истоков криминологии. Перейдем к их работам.