§ 1. Закат либерализма

Нам уже известно, что два десятилетия, последовавшие за тарифной реформой 40-х годов, были временем несравненных ус­пехов экономического развития Англии. “Все прежние поразитель­ные успехи, достигнутые с помощью пара и машин, совершенно стушевались перед мощным подъемом производства за 20 лет от 1850 до 1870 г.”[142]. Это блестящее развитие вызвало значительное улучшение положения верхов рабочего класса, но сравнительно мало коснулось широких масс пролетариата и лишь относитель­но подняло уровень их существования. Энгельс констатировал в 1885 г., что “Ист-Энд Лондона представляет собой все более рас­ширяющуюся трясину безысходной нищеты и отчаяния, голода в период безработицы, физического и морального упадка при нали­чии работы. За исключением только привилегированного меньшин­ства рабочих, то же самое происходит и во всех других крупных городах; не лучше обстоит дело в более мелких городах и сельс­ких округах”[143]. В этих условиях рабочие массы глухо волновались и то и дело вступали в борьбу с предпринимателями. Но законы оказывали предпринимателю в этой борьбе явное покровитель­ство: нарушающий договор рабочий шел в тюрьму, нарушающий договор предприниматель рисковал лишь тем, что суд приговорит его к уплате денежной компенсации. Начавшаяся с 60-х годов ши­рокая стачечная волна вызвала жестокие репрессии со стороны предпринимателей и судов. Особенно важно было то, что тред- юнионы, несмотря на узкие чисто экономические цели, которые они перед собой ставили, главным образом в интересах наиболее зажиточной части рабочего класса, не могли оказать рабочим су­щественную помощь, ибо законы 1825 г. и следующих годов лиша­ли их прав юридического лица (“корпораций”) и рядом оговорок делали невозможной поддержку со стороны тред-юнионов бастую­щим рабочим.

Различные избирательные реформы. Демократические рефор­мы продолжались и в других областях. Первая же палата общин, избранная на основании нового избирательного права, вынуждена была обратить внимание на продолжающуюся и даже частью уси­лившуюся между 1832—1867 гг. избирательную коррупцию. Меры против различного рода злоупотреблений оставались безрезуль­татными. Казалось, что единственным способом охранить избира­теля от незаконного давления и подкупа являлось тайное голосо­вание. Как раз в избирательную кампанию 1868 г. были совершены особенно многочисленные и вопиющие нарушения свободы выбо­ров, и либеральное министерство 1868—1874 гг. провело в 1873 г. после длительной борьбы с палатой лордов билль о тайном голосо­вании. Конечно, эта мера имела лишь частичный успех. Подкуп и иные формы избирательных злоупотреблений продолжали быть сильным орудием в руках особенно консервативной партии, что и вызывало резкую реакцию со стороны либералов. В 1883 г. второе министерство Гладстона провело законодательное ограничение из­бирательных издержек и обязало избирательных агентов к пуб­личной отчетности.

Реформа 1884 г. Вскоре вслед за этим последовала новая ре­форма избирательного права. Дело в том, что реформы 1832— 1867 гг. не устранили, а усложнили пестроту избирательных цен­зов, ибо, не создавая единого избирательного ценза, реформы эти к избирателям, пользовавшимся избирательным правом на основе старых законов, присоединили новые категории, различные при­том в графствах и городах. Главное зло усматривалось в том, что реформа 1867 г. распространила избирательное право на квартир­ных жильцов только в городах, так что избирательное право в графствах оказалось явно и значительно уже, чем в городах. С другой стороны, становилось все нестерпимее несоответствие меж­ду числом избирателей в округах и числом мандатов, приходив­шихся на округа, что требовало нового перераспределения депу­татских мест. Либералам хотелось провести это перераспределе­ние уже через новую палату общин, выбранную на основе нового избирательного закона, что обещало перераспределение в пользу либералов. Консерваторы требовали одновременного с реформой перераспределения, не желая допустить возможное майоризиро- вание фермерских избирателей в графствах промышленными ра­бочими графств, например горняками. На этой почве возник, как водится, конфликт между палатой общин и палатой лордов, но неофициальное вмешательство королевы способствовало тому, что лидеры либералов и консерваторов пришли к полюбовному согла­шению относительно перераспределения.

Реформа избирательного права прошла в 1884 г., а перерас­пределение — в 1885 г. Первая почти утроила число избирателей в графствах, доведя его с 90 тысяч до 2 миллионов 500 тысяч. Вторая реформа лишила самостоятельного представительства 105 местечек, имевших менее 16 тысяч жителей; по одному месту по­лучили города с населением менее 57 тысяч жителей; более зна­чительным городам число мандатов было соответственно увеличе­но. Города и графства разделены были на округа, выбиравшие толь­ко по одному депутату (“одночленный список”).

Избирательное право все еще оказывалось очень далеким от совершенства. Диспропорция между числом избирателей и числом мандатов сохранялась еще во многих случаях (городишко Даргем с 15 тысячами жителей и округ Рамфорд в графстве Эссекс, имев­ший 27 тысяч жителей, давали по одному представителю). Лица, занимавшие в нескольких округах помещения, дающие право голоса, получали несколько голосов. Порядок регистрации избира­телей отличался сложностью. Выборы происходили не в один день по всей стране. Для избрания не требовалось непременно абсолют­ного большинства: если голоса разбивались, побеждало относи­тельное большинство. Вознаграждения депутатам все еще не по­лагалось.

Практика показывала, что почти все эти несовершенства бла­гоприятствовали консерваторам.

Реформа местного самоуправления в графствах. Только в 1888 г. реформа городского самоуправления, произведенная в 1835 г., распространена была на графства. Закон создавал в граф­ствах выборные советы наподобие городских и им передал почти все административные права, раньше находившиеся в руках ми­рового судьи. Отметим здесь же, что в 1894 г. реформа местного самоуправления была распространена и на сельские единицы: в

приходах с населением свыше 300 жителей появился выборный совет. Таким-то образом местное самоуправление из рук аристок­ратии перешло в руки буржуазии.

Упадок промышленной монополии Англии и политическое значение этого. Благодаря этим и им подобным реформам 70-е годы были свидетелями расцвета английского либерального государства, что позволило, как известно, Марксу допускать здесь возмож­ность мирного развития буржуазной демократии в демократию про­летарскую. Но прошло немного времени, и стали умножаться при­знаки, говорящие о переменах в характере английского государ­ственного строя. И неудивительно: ведь английский либерализм вырос непосредственно на политической экономии фритредерства. В 1820 г. в парламент была подана знаменитая лондонская петиция, в которой светила промышленного мира решительно восставали против вмешательства государства в экономическую жизнь.

ка, Франция, Германия, даже Россия стали все усиленнее произ­водить, и не только для себя, но и для всего мира. Наконец, убе­дительнейшие факты и цифры объявили Англии, что ее промыш­ленное превосходство подорвано и что она переходит в период застоя.

Перемены в идеологии либералов. Но с ущербом промышлен­ной монополии должны были неизбежно поколебаться основы об­щественного строя Англии. Важнее всего было то, что стали об­наруживаться трещины в знаменитом социальном мире, стали ло­маться и перестраиваться отношения между господствующими и подчиненными классами. Изменилась, прежде всего, буржуазия. Действие германской и американской конкуренции она стремилась преодолеть известным понижением уровня жизни рабочего класса и оживлением колониальной политики. И то и другое было враж­дебно старым принципам либерализма. Пребывая пока еще отно­сительно миролюбивым и сдержанным в иностранных отношени­ях, новый либерализм, ставший теперь программой средней и мел­кой буржуазии, с тем большей надеждой обратился к своему госу­дарству, ожидая и требуя от него энергичного вмешательства в классовые отношения. Это требование мотивировалось, конечно, соображениями “общего блага”, защиты неимущих, даже свобо­ды. “Чем больше государство вмешивается, тем больше свободы”[144]. Та же болезненно ощущавшаяся конкуренция промышленных со­перников на мировом рынке принудила либерализм постепенно отказаться от былого пренебрежительного отношения к колониям и признать, что “империя — благодетельная сила” и что “как бы туземные народы ни ценили свою независимость, последняя, од­нако, не есть еще высшее благо”, — негру и индийцу нужна не демократия, а спасительная опека британского чиновника[145].

Очевидно, что это уже не прежний либерализм, воспламе­нивший когда-то умы и сердца, а его вялый и бесцветный эпигон, доживающий дни в мучительном разладе с самим собой.

Новый торизм. Его внутренняя и внешняя политика. Но тем лучше, казалось бы, должны были себя чувствовать консервато­ры. С упадком легкой промышленности, с приближением новых войн и новой колониальной экспансии приобретает новое значе­ние тяжелая промышленность, работающая на войну. Земельная аристократия Англии, опирающаяся на свою цитадель — Ирлан­дию, приветствует политику колониального расширения. Ее ин­тересы многообразно переплетаются с интересами владельцев угольных копей и предприятий тяжелой промышленности, с бан­ками, экспортирующими капитал, с влиятельной колониальной бю­рократией. Консервативная партия, сохранившая исконную связь с земельными магнатами, расширяет и укрепляет сношения с круп­ным капиталом. По мере того, как гибла “вера в “великую либе­ральную партию”, вера, которая господствовала среди английс­ких рабочих в течение почти 40 лет”[146], консерваторы спешат пере­хватить влияние на народную массу, чтобы по возможности бес­контрольно ею управлять. Они тоже изменились, хотя и не так значительно, как либералы. Активная колониальная политика, укрепление и расширение империи были лозунгами, от которых они никогда не отказывались окончательно, — теперь, со второй половины 70-х годов, они подхватили их с новой силой. На рубеже двух эпох, при переходе от “свободного” капитализма к монопо­листическому капитализму, к финансовому капиталу, они сдела­лись агентами империализма и в нем увидели решение всех ро­ковых социальных вопросов. Как раз Дизраэли, испытывавший в 50-х годах такое отвращение к колониям и ставший в 70-х годах лидером консерваторов, в 1877 г. провозгласил королеву Англии императрицей Индии и возглавил движение “джингоистов”, по­читателей бога войны — Джинго, поджигателей колониальных войн. Он и его соратники уже тогда, в сущности, осознали империали­стическую теорию, которую в конце XIX в. сформулировали Чем­берлен и Родс. “Чтобы спасти 40 миллионов жителей Соединенно­го Королевства от убийственной гражданской войны, — говорил Родс, — мы, колониальные политики, должны завладеть новыми землями для помещения избытка населения, для приобретения новых областей сбыта товаров, производимых на фабриках и в рудниках. Империя, я всегда говорил это, есть вопрос желудка. Если вы не хотите гражданской войны, вы должны стать импери­алистами”[147].

Выступая спасителями общества, консерваторы силились со­здать что-то вроде программы “народного торизма”, смутно тол­куя о сближении народа с монархией, чему до сих пор, дескать, мешала аристократия, о поднятии путем такого сближения народ­ного благосостояния, об укреплении английского национального чувства, и все это — под сенью возвеличенной национальной цер­кви. Эта безвкусная смесь национализма и клерикализма, приправ­ленная демагогией, распространялась среди рабочих околопартий- ными организациями консерваторов вроде “Лиги подснежника”. Сво­их членов Лига насчитывала миллионами. С большим учетом пси­хологических и бытовых особенностей полумещанских, полупро­летарских слоев она заманивает приверженцев раздачей титулов “Рыцаря”, “Дамы” и т. п. Фермер, рабочий, прачка, мелкая тор­говка получают за малую годовую плату высокое звание, отличи-

тельный значок и доступ в родовые замки и блестящие дворцы на собрания и праздники Лиги, где отборная знать ториев угощает этих “рыцарей” скверным чаем, плохой любительской музыкой и дрянными брошюрками.

Глубокие перемены в положении английского рабочего класса. Перемена в фундаментальных экономических устоях Англии мог­ла ли не вызвать крупнейших перемен в положении рабочего клас­са? Мы видели уже, что его своеобразное отношение к буржуа­зии, отказ его лидеров от революционной тактики, их пристрас­тие к компромиссам и сделкам с капиталом, все это питалось ис­ключительно благоприятным положением буржуазии, которая была в состоянии легко покорять верхи рабочего класса, приру­чать его вождей и навязывать пролетариату свою идеологию. Сво­ей многолетней упорной критикой принципов свободной торговли Маркс и Энгельс разоблачили стремление либерализма возвести свободную торговлю в жизненный принцип целой нации и тем са­мым гасить в зародыше проблески социализма. Очевидно, что с падением основы благополучия буржуазии рабочий класс должен был освобождаться из политического и идейного плена, в кото­ром он находился: “Истина такова: пока сохранялась промышлен­ная монополия Англии, английский рабочий класс в известной мере принимал участие в выгодах этой монополии... Вот почему с тех пор, как вымер оуэнизм, в Англии не было больше социализма. С крахом промышленной монополии английский рабочий класс по­теряет свое привилегированное положение. Наступит день, когда он весь, не исключая привилегированного и руководящего мень­шинства, окажется на таком же уровне, на каком находятся ра­бочие других стран. И вот почему социализм снова появится в Ан­глии”1.

Оживление рабочего движения. Так, писал Энгельс в 1885 г., и это сказывалось по самым различным направлениям. Это ска­зывалось появлением новых тред-юнионов — тред-юнионов неква­лифицированных рабочих, горячо бросившихся в стачечную борьбу. Их представителей вскоре пришлось допустить на общие ежегод­ные конгрессы тред-юнионов, что отразилось в известной ради­кализации политики тред-юнионов. Это сказалось появлением со­циалистических организаций вроде “социал-демократической фе­дерации”, партии, правда, очень слабой и возглавлявшейся аван­тюристами типа Гайндмэна. Это сказалось тем, что на парламент­ских выборах 1892 г. рабочие впервые отказались в ряде округов от союза с буржуазными партиями и провели своих собственных кандидатов, которые пока что не образовали в палате общин фракции, а сели на левом крыле либералов. Это сказалось боль­ше всего общим положением рабочей массы, которая еще не умела

стряхнуть с себя своих полусоциалистических лидеров, но уже явно отказывалась от руководства либералов и консерваторов. Это последнее было чрезвычайно важно, ибо означало крах много­вековой английской двухпартийной системы и обещало в ближай­шем будущем появление на горизонте третьей политической пар­тии, рабочей по своему социальному составу.

Энгельс отчетливо предвидел ближайшее комбинированное действие меняющейся экономики Англии, нового положения пар­тии, новой роли пролетариата и нового избирательного права. Не­посредственно после реформы 1884 г. он писал: “Здесь, прежде всего, необходимо, чтобы в парламент вошло как можно больше официальных рабочих вождей. Тогда дело быстро пойдет на лад: они не замедлят разоблачить себя сами... Всеобщее избирательное право, — а новое английское избирательное право, при отсут­ствии крестьянства и при передовой промышленной роли Англии, дает рабочим такую же силу, как германское всеобщее, — в на­стоящее время служит наилучшим рычагом пролетарского дви­жения, и таким рычагом оно станет и здесь. Вот почему так важно прикончить как можно скорее социал-демократическую федера­цию, вожди которой сплошь политические карьеристы, авантю­ристы и щелкоперы”[148].

Рабочая партия. Образовавшаяся в 1906 г. “Рабочая партия” (“Лэйбор-Парти”) представляла собой федерацию тред-юнионов и “социалистических” обществ, среди которых главная роль принад­лежала “Независимой рабочей партии” и “Фабианскому обществу”. Лейбористы с каждой избирательной кампанией во все большем числе проходили в палату общин. В 1906 г. они образовали здесь отдельную фракцию. В своей парламентской тактике они состав­ляли лишь левое крыло либералов, и тем не менее самой силой вещей, против воли лидеров, под медленно, но неуклонно расту­щим напором масс рабочая партия превращалась в постоянную са­мостоятельную, отличную от либералов и консерваторов органи­зацию, все чаще и все сильнее конкурировавшую с ними на вы­борах.

В годы, предшествовавшие первой мировой войне, все бо­лее сказывался предвиденный Энгельсом рост самостоятельности рабочего класса. После стачки углекопов 1912 г. Ленин отмечал, что “в соотношении общественных сил в Англии произошел сдвиг, который не выразишь цифрами, но который чувствуется всеми”[149]. Решительный поворот был уже близок: он произошел под пря­мым влиянием Великой Октябрьской социалистической револю­ции, когда Британская социалистическая партия, составившаяся в 1911 г. из слияния части социал-демократической федерации с некоторыми другими группами, объединила вокруг себя после 1918 г. наиболее революционные слои рабочего класса и образо­вала в 1920 г. ядро Коммунистической партии Великобритании.

Кризис двухпартийной системы. Раскол либералов. Однако почва для краха двухпартийной системы подготовлена была за­долго до выступления рабочей партии. Глубокий кризис партии самым видимым образом сказался на политической сцене уже в 80-х годах. После избирательной реформы 1885 г. обнаружилось, что либералы не могут состязаться с консерваторами без помощи ирландцев: в палате общин, избранной в 1885 г., было 333 либера­ла, 251 консерватор и 103 депутата ирландцев, которые, руково­димые Парнеллом (англичанином, но ирландским патриотом), еди­нодушно требовали “гомрула”, т. е. автономии. Парнелл опирался на вожаков широкого аграрного движения в Ирландии, которые действовали против лендлордов и бойкотом, и террором. Он полу­чил также крупную денежную помощь от ирландских эмигрантов в Америке. В палате общин он уже и до выборов 1885 г. широко стал применять обструкцию, т. е., пользуясь свободой парламент­ских прений, стремился различными способами затягивать обсуж­дение и голосование очередных вопросов, делая часто работу палаты почти невозможной. Либералы, лишенные независимого большинства и желая обеспечить себе поддержку ирландцев про­тив консерваторов, приняли, по почину Гладстона, идею гомрула, но это стоило им откола значительной группы, которая в ирланд­ском вопросе стала выступать вместе с консерваторами, защищая целость союза (“юнион”) Великобритании с Ирландией, достигну­того в 1800 г. Билль о гомруле 1886 г. был отвергнут большинством палаты общин. Раскол в либеральной партии был так глубок и зна­чителен, ирландский вопрос приобрел такую остроту, что истори­ческая рознь либералов и консерваторов на длинный период сме­нилась распрей между “гомрулерами” и “юнионистами”. В самой Ирландии юнионисты опирались на буржуазию Олстера, северо- западной провинции Ирландии, населенной в большинстве проте­стантами, потомками выходцев из Англии и Шотландии.

Борьба юнионистов и гомрулеров была цепью поражений гом- рулеров. Законопроект, дававший Ирландии автономию, прошел было в палате общин (в 1893 г.), но был отвергнут палатой лор­дов, о сопротивление которой разбился и ряд других предложе­ний либералов (об уничтожении добавочных голосов на парламен­тских выборах, о вознаграждении депутатов и др.). В порядок дня вставала новая проблема — роль палаты лордов, явно превра­щавшейся в реакционный тормоз в руках консервативной партии. Но с 1895 г. юнионисты прочно стали у власти, и в течение целых десяти лет энергично проводили консервативную политику и вов­не и внутри. Войны с неграми в Западной Африке и в Судане,

ряд инцидентов в Южной Африке, прямо приведших к англо-бур- ской войне, были вехами внешней политики Англии этого перио­да. Во внутренней политике нельзя отметить ни одной демокра­тической реформы.